Смерть в салоне восковых фигур - Лев Брусилов

и умеете делать свою работу, как исполняете приказы, и самым последним будет вопрос о вашем соответствии занимаемому месту! Вижу, вы не понимаете. Поясню, стоит вопрос о вашем увольнении из сыскной полиции.

– Меня? – Головня громко вскочил со стула и ударил себя в грудь кулаком. – Но за что? Чего я такого сделал, чтобы меня увольнять?

– Вы полагаете, я должен давать вам отчёт? – с лёгкой иронией в голосе спросил Фома Фомич и поднял брови. Надо сказать правду, так с начальником сыскной ещё ни один агент не разговаривал, и это его несколько обескураживало.

– Да! – нисколько не задумываясь, ответил Головня.

– Вас нужно увольнять из сыскной полиции уже потому, что вы не понимаете, кто перед вами сидит! Вы не понимаете, кто есть кто! У вас нет ни служебного такта, ни понятия субординации! – Голос фон Шпинне загремел, как первый майский гром – неожиданно, точно небо раскололось над головами агентов. Они даже пригнулись.

– Так у меня только четыре класса, потому я и не понимаю, но всё это поправимо, вы мне только объясните… – тут же пошёл на попятную Головня.

– Думаю, в вашем случае – нет, не поправимо! Однако вы сможете остаться служить в сыскной полиции, и это будет зависеть вот от него! – Начальник взял со стола карандаш и указал на Бобрикова.

– Почему от него? – таращил глаза агент, вертел головой, брызгал слюной.

– Во-первых, он более дисциплинирован, во-вторых, он справляется со своими служебными обязанностями намного лучше, и, в-третьих, он сообразительнее вас. Словом, он лучше вас! А поскольку вы напарники, то у него я и спрошу, стоит вас оставить в полиции или же немедленно уволить. Как он скажет, так и будет! Вы сейчас полностью зависите от его слова…

Начальник сыскной врал, блефовал, говорил заведомо раздражающие и вызывающие зависть вещи, и делал это только для того, чтобы разозлить Головню. И у Фомы Фомича это получилось. Правильно говорили древние: «Разделяй и властвуй!»

– Он лучше меня справляется с обязанностями? – Агент почти ревел.

– Да! – был короткий с обидным смешком ответ.

– Вы просто не знаете, что он сделал!

– Действительно, – кивнул начальник сыскной и перевёл взгляд на съёжившегося Бобрикова, – я не знаю, что он сделал, но надеюсь, вы мне расскажете!

После этих слов Бобриков вскочил с места и вмешался в разговор.

– Ваше высокоблагородие, да не слушайте вы его, он малость не в себе, у него сестра вчерась померла, вот он и сам не свой. Давайте я его сейчас уведу, а потом вернусь, чтобы поговорить…

– Какая ещё сестра? – громко выкрикивал, тараща глаза на Бобрикова, Головня.

– Да заговаривается он, ваше высокоблагородие, его к врачу отвести нужно, чтобы он ему порошки какие прописал, а то сами видите… ещё, чего доброго, умом тронется!

– Не надо меня к врачу, я здоровый, а вот Бобриков, он, он… – Головня запнулся, лицо налилось, надулось темной с синим оттенком кровью, точно не хватало ему воздуха. – Он человека убил! – просипел он натужно.

– Да не слушайте вы его. – Повторяя одно и то же, Бобриков вскочил со стула и принялся оттаскивать Головню к двери. Однако сделать это ему не удалось, напарник был и больше, и крепче. Стоило только Головне взмахнуть руками, Бобриков полетел на пол.

– Кого он убил? – спросил, стараясь сохранять спокойствие, хоть это и было непросто, начальник сыскной.

– Какого человека? Да Сиволапова! Сиволапова он убил, вот какого человека! А я ещё и плохой, с обязанностями своими не справляюсь, а он, убивец, справляется! Хороши обязанности!

– Ты что такое несёшь, Тимоха? – сидя на полу, спрашивал у Головни Бобриков. – Ты что же это, меня под монастырь подвесть хочешь? О каком убийстве ты говоришь?

– Об убийстве Сиволапова! Я же уже сказал, это ведь ты его убил!

– Не верьте ему, ваше высокоблагородие, это он в бреду, в горячке, сестра у него умерла…

– Вот, он снова про сестру какую-то, а я ведь говорил, нету у меня сестры, один я у родителей! Один, потому как померла мать моя, мной разрешилась и померла, а батя после этого так и не женился.

– И от сестры отказался! – твердил, сидя на полу, Бобриков. Даже не твердил, а бормотал. Но это бормотание показалось начальнику сыскной подозрительным, уж больно убаюкивающим оно было. Фома Фомич не вмешивался в перебранку, внимательно следил за Бобриковым, который лениво спорил с Головнёй. И вот картина: он медленно поднимается, вначале на одно колено, затем на другое, вот он опирается на пол, потом эту же руку сует в карман пиджака, меняет ноги – это подготовка к прыжку! Начальник сыскной вовремя заметил это, быстро выбежал из-за стола и успел перехватить кинувшегося на Головню Бобрикова. Резкий удар кулаком в корень носа. Рука Фомы Фомича, как паровой молот, сбила агента с ног, он летит назад на ситцевый диванчик. У дивана тут же сломались передние ножки. На пол упал нож.

– Так это ты меня зарезать хотел? – зло выкрикнул Головня и кинулся к упавшему на спину Бобрикову, начал топтать его. Однако начальник сыскной начеку, схватил Головню за шиворот и отбросил к двери, тот запнулся о стул и тоже упал на спину…

Такого не смог предвидеть ни фон Шпинне, ни сидящий в маленькой каморке и наблюдавший за происходящим Кочкин. Это произошло настолько быстро и неожиданно, что, когда Меркурий вбежал в кабинет, всё уже закончилось. Он лишь увидел лежащего на полу с окровавленным лицом Бобрикова, который был в беспамятстве, и пытающегося подняться на ноги Головню. Последнее показалось чиновнику особых поручений недопустимым, и он нанёс агенту удар кулаком по голове, Головня упал.

– Да не надо было, Меркуша, этот как раз и не опасен! – вяло потряхивая ушибленной рукой, проговорил Фома Фомич.

– Кто его знает, опасен или нет, лучше подстраховаться, чем как кур в ощип попасть! – сказал, переводя дух, Кочкин.

Глава 44

Допрос Головни

Поскольку Бобриков после полученного удара оставался в беспамятстве, Фоме Фомичу пришлось вызвать врача. Викентьев, осмотрев пострадавшего, если его можно было так назвать, сказал, что у того сломан нос и, скорее всего, сотрясение мозга.

– Чем его ударили? – щёлкая замком саквояжа, поинтересовался доктор у начальника сыскной.

– Кулаком! – ответил тот.

– Никогда не поверю, чтобы кулаком можно было нанести подобные увечья! – засомневался Викентьев.

– И тем не менее, – сказал, пряча правую руку за спину, Фома Фомич.

– А что это у вас с рукой? – Викентьев, как и всякий доктор, был настойчив и бесцеремонен.

Фома Фомич показал руку. Доктор внимательно осмотрел её.

– Всё в порядке? –