В здоровом теле... - Данила Комастри Монтанари

К тому же начало его успеха во многом совпадало с чудесным исцелением, дарованным Исидой, и этого было достаточно, чтобы возбудить подозрения Аврелия, который поручил Кастору провести разведку в Капуе, где Вибий жил до своего внезапного процветания. Теперь оставалось лишь убедить Дамаса помочь устроить ловушку убийце.

— Мошенник среди нас, не могу поверить! — воскликнул хранитель, разинув рот от изумления перед лицом утверждений патриция.

— К сожалению, не исключено, что кто-то пользуется нашим доверием, Дамас, — посоветовала Фабиана, положив руку на плечо мужа.

Однако хранитель оказался крепким орешком, и ни трогательное красноречие сенатора, ни многообещающий звон кошелька, полного сестерциев, не убедили его подыграть им.

Сенатор бросил свою последнюю кость, воззвав к желанию доброго хранителя иметь потомство.

— Самозванец посмеялся над Богиней и убил ее верховного жреца. Если ты поможешь нам его разоблачить, возможно, Исида вознаградит тебя милостью, о которой ты так давно ее просишь, — сказал он, и Фабиана отвела глаза.

Наконец Дамас сдался.

— Признаюсь, в то утро, проходя мимо пургатория, я слышал несколько возбужденных голосов, а вскоре после этого видел, как Вибий в спешке оттуда вышел, — заявил супруг Фабианы. — Сомневаюсь, однако, что он когда-либо признается, что был там в тот час. Мое слово — лишь слово скромного хранителя, а он — один из крупнейших предпринимателей города. И даже если он обманщик, боюсь, мы никогда не сможем этого доказать.

— Возможно, способ есть. Оставь это послание, свернутое в свиток, на алтаре Богини перед большой церемонией, что состоится через несколько дней, — сказал патриций, вручая ему папирус, запечатанный сургучом.

— Хорошо, однако может пройти немало времени, прежде чем представится удобный случай исполнить твою просьбу. С Палемноном у меня были развязаны руки, он вечно где-то слонялся по улицам. Нигелло же очень серьезно относится к своим новым обязанностям и редко покидает экклесиастерий, — наконец согласился Дамас, ища взглядом молчаливого одобрения жены.

В ночь посвящения Аврелия храм с самого заката оглашался песнопениями.

Тени Анубиса, Аписа и Осириса, отбрасываемые факелами, что висели на стене за огромными статуями, зловеще вытягивались между колоннами святилища. Неподалеку — поменьше, но еще более грозное — возвышалось изваяние Сехмет, Богини Возмездия, каравшей кощунников своими ужасными проклятиями. Из-за причудливой игры света кошачьи глаза статуи, казалось, пристально всматривались в нового верующего, словно пытаясь проникнуть в искренность его намерений. Сенатор отвел взгляд, надеясь, что Эпикур был прав, утверждая, что Боги, если они и существуют, нисколько не занимаются делами смертных…

Внезапно псалмопение стало глухим и ритмичным, а в чаше начало булькать отвратительное варево. Аврелий, с обнаженной грудью и бедрами, окутанными белой тканью, что спускалась до самых ступней, смотрел на отталкивающую жижу, гадая, как бы ему избежать необходимости ее проглотить. Прежде чем решиться на этот важный шаг, он предусмотрительно принял противоядие, способное замедлить, если не вовсе свести на нет, действие наркотика. В глубине души он таил тайную надежду, что ему удастся незаметно все выплюнуть, но теперь глаза всех адептов были устремлены на него, а Нигелло не спускал с него глаз ни на миг.

Внезапное желание быть посвященным в таинства вызвало немало недоумения у новоявленного верховного жреца, которого убедил лишь престиж, что принесло бы общине высокое социальное положение неофита. Принятие в секту римского сенатора придавало ей большой вес, не говоря уже о том, что Публий Аврелий Стаций был настолько популярен в Байях, что мог побудить многих клиентов последовать за ним в новую религию, хотя бы из желания следовать моде.

Так Нигелло согласился, ограничив пока посвящение первыми обрядами, которые предусматривали принятие волшебного зелья и ночь созерцания, проведенную в одиночестве в храмовой келье. Насчет возможной встречи нового обращенного с воплощенной Исидой жрец, казалось, нисколько не беспокоился. Если только, конечно, он не был уверен, что Богиня не собирается являться…

Тем временем служитель, несколько раз встряхнув корзину со священной коброй, настойчиво протягивал чашу патрицию, который больше не мог уклоняться.

Аврелий осушил ее одним глотком, надеясь, что противоядие хоть как-то подействует. Вскоре после этого его, под пение хора верующих, уложили на ковер, расшитый знаками зодиака. Последнее взмахивание кадилами, и дверь кельи закрылась в тяжелых клубах ладана.

Сенатор растерянно огляделся при свете крошечного светильника и тут же поспешил удостовериться, что его не заперли вместе со священной коброй. Ни корзин, ни пресмыкающихся в поле зрения не было, с облегчением убедился он.

В этот момент у него закружилась голова. Он встряхнулся, пытаясь встать и побороть сонливость, от которой веки становились свинцовыми. Однако через некоторое время спина больше не выдерживала напряжения, и патриций, против своей воли, вынужден был снова опуститься на ковер, как уставший ребенок.

Вдруг ему показалось, что светильник начал качаться. Зелье действовало. Еще несколько мгновений, и начнутся галлюцинации. Нужно быть очень осторожным, чтобы не поддаться. Чтобы побороть забытье, он начал перечислять по одному имена всех ста с лишним рабов своего домуса, затем сосчитал своих многочисленных клиентов, а после принялся мысленно декламировать список научных трудов Аристотеля и Теофраста.

Он уже собирался приступить к томам энциклопедии Посидония, когда заметил в тени легкое движение. Он не слышал, как открылась дверь, значит, незваный гость, кем бы он ни был, должен был войти через тайный ход, ведущий в дальнюю часть кельи, за большой статуей Анубиса.

Тут же явилась Богиня: высокая, властная, устрашающая в своей бычьей маске с рогатым убором. «Эгла или Арсиноя?» — подумал сенатор. Когда она подойдет достаточно близко, он сорвет с нее маску раз и навсегда.

Мантия распахнулась, явив нагое тело, совершенное, словно греческая статуя. Теперь божественное видение было в шаге от Аврелия и уже готовилось склониться над ним.

Патриций попытался поднять руку, чтобы схватить ее, но онемевшие мышцы не повиновались, и кисть лишь беспомощно шарила в воздухе. Противоядие не сработало. Зелье лишало его последних сил, позволяя Богине овладеть им…

Нет, над его телом склонялась не Богиня, а женщина из плоти и крови, — рассудил Аврелий остатками сознания. Однако установить ее личность патриций, казалось, не мог: затуманенный взор мешал ему ее опознать. Когда он ощутил на своей груди давление ее сосков, тяжесть живота и объятия белоснежных рук, то против воли почувствовал, как внутри разгорается возбуждение. Он не хотел поддаваться, но знал, что эта яростная и неведомая доселе страсть скоро сломит его сопротивление. Тогда он собрал все оставшиеся силы, чтобы поднять голову, прильнул губами к левому плечу женщины и впился в