В здоровом теле... - Данила Комастри Монтанари

— И это тоже лишь домысел. Может, число тридцать четыре было частью какой-нибудь простой записи о расходах…

— Маловероятно, господин. Зачем бы тогда суровому сенатору, который тебя недолюбливал, вздумалось оставлять тебе в наследство книгу?

— Есть и другое, — добавил Аврелий. — Помпония натравила своих шпионок, и те доложили ей в мельчайших подробностях о последних мгновениях жизни Папиния Постумия. Все сходятся в том, что он умер мирно, в окружении всей семьи. Если бы он подозревал, что его отравили, он не оставался бы так спокоен в присутствии вероятного убийцы.

— А может, он посмеивался в усы, предвкушая, какую злую шутку он с ним сыграет! Ты имеешь дело с очень хитрыми людьми, господин, и на этот раз шпионок Помпонии, какими бы умелыми они ни были, недостаточно. Здесь тебе нужен мастер высшего класса!

— Ты, Кастор? — не скрывая иронии, спросил патриций.

— Разумеется! За сорок… нет, скажем, за пятьдесят сестерциев, — тут же поправился вольноотпущенник, — я готов проникнуть в тот дом и перевернуть его вверх дном. Знаю, уже поздно искать новые улики, но преступление источает столь едкий запах, что в воздухе всегда остается его след, даже после того, как окно было открыто…

— А у тебя нюх отменный, — ответил Аврелий, качнув головой в знак согласия. — Попробуй, и да будет тебе милостив Гермес!

— Не бойся, господин, — заключил Кастор. — Гермес, бог воров, — мой покровитель.

На следующее утро патриций, преодолев тысячу возражений подозрительной Помпонии, прогуливался с Присциллой в саду своей подруги. Он настоял на том, чтобы встреча проходила на открытом воздухе, будучи уверен, что любопытная матрона в своем покровительственном порыве расставила не меньше десятка служанок подслушивать за занавесками.

— О чем ты хотел поговорить со мной, сенатор? — спросила девушка, остановившись рядом с ним под виноградной перголой.

— О Лукцее, — коротко бросил он.

— Он не имеет к этой истории никакого отношения!

— Старый богач, молодой, но бедный красавец, девушка в беде… Есть над чем задуматься, не находишь?

— Лукцей мне очень нравился, — с горечью ответила Присцилла. — Если бы у меня была хоть малейшая надежда выйти за него, я бы ни за что не согласилась связать свою жизнь со стариком вроде Папиния Постумия, который уже одной ногой стоял в ладье Харона. Но Лукцей уже был занят; родители с самого рождения обещали его дальней родственнице. Та приносила в приданое неплохое поместье…

— И все же, — вставил Аврелий, — став женой Папиния, никто бы не помешал тебе тайно встречаться с любовником, наплевав на ваших супругов. В остальном оставалось лишь набраться терпения: ты рассчитывала в скором времени овдоветь, имея за душой кое-какие деньги и престижный брак за плечами; после чего Лукцей потребовал бы скорого развода и…

Присцилла яростно его прервала:

— Ну и что с того? Да, признаюсь, я думала о том, что Папиний не будет жить вечно, но я бы подарила ему несколько лет спокойствия! Все шло как нельзя лучше, когда…

— Рок распорядился иначе.

— Не Рок, благородный сенатор, а Анния, ее супруг и все их проклятое племя! А теперь у меня в животе ребенок, которому суждено зваться Випсаний Приск Спурий! — в отчаянии выкрикнула она.

Спурий — так называли незаконнорожденных детей, добавляя это имя к имени деда по материнской линии, и оно передавалось всем потомкам.

— В конце концов, это не трагедия, — преуменьшил Аврелий. — В Городе полно добрых граждан, которые носят это имя, ничуть его не стыдясь. А что до остальных… ты и вправду думаешь, что все они были зачаты на супружеском ложе?

— Но в моем сыне течет патрицианская кровь! — возразила девушка.

— Великое дело! — фыркнул сенатор. — Если бы ты знала Папиния-младшего получше, то сама бы желала, чтобы отцом ребенка был Лукцей!

— Ты же знаешь, что это невозможно. Мы с ним обменялись лишь парой робких бесед, — отмахнулась Присцилла.

— Насколько робких? — скептически спросил Аврелий.

— Ты мне не веришь! — с обидой воскликнула она.

— То, во что я верю, не имеет значения, — уточнил сенатор. — Значение имеет то, что скажут в суде, если ты окажешься настолько безумна, чтобы подать иск против наследников твоего знатного жениха.

Девушка хотела было возразить, но в этот самый миг раб доложил о прибытии Кастора, и Публий Аврелий прекратил разговор, снова зашагав вдоль перголы.

— Послушай, сенатор! — догнала его Присцилла. — Клянусь, я никогда не вела себя легкомысленно. И сейчас я готова на все, лишь бы увидеть этих чудовищ на скамье подсудимых!

— На все? — повторил Аврелий, с явным интересом подходя ближе.

Присцилла закрыла глаза, когда он провел рукой от ее тонкой шеи к упругой груди, до еще плоского живота, ревниво хранившего свою тайну. Его пальцы легко скользнули вверх к напряженному лицу, на мгновение задержавшись над сердцем, что бешено колотилось. «Слишком сильное волнение для женщины, готовой отдаться первому встречному», — с удивлением подумал сенатор. А что, если Присцилла, в конце концов, сказала правду?

— Господин! — издалека позвал его Кастор. — У меня важные новости!

— Сейчас иду, — ответил патриций и повернул назад, оставив Присциллу неподвижной, с все еще зажмуренными глазами.

Часом позже в эке своего домуса на Виминальском холме Публий Аврелий возлежал на триклинии, вкушая легкую закуску из жареных мидий, крабового мяса в соусе и морских ежей, запеченных в собственной пене. Поскольку это был не полноценный обед, а всего лишь скромный завтрак, его обслуживали лишь трое рабов, две служанки и виночерпий, который непрестанно подливал ему теплое сетинское вино из кратера, возвышавшегося на специальном столе.

— Ты был прав насчет того следа на столе, — доложил секретарь, которому Гермес, очевидно, улыбнулся. — Там стояла амфора, с полынным вином, если быть точным. Папиний Постумий иногда пил его для пищеварения.

— У полыни очень сильный вкус, — заметил Аврелий. — Идеально, чтобы скрыть горечь яда.

— Я бы хотел утешить тебя утвердительным ответом, господин, но, увы, вынужден разочаровать. Слуга, который первым вбежал в таблиний, уверен, что видел рядом с распростертым телом хозяина сосуд с нетронутой печатью. К тому же чаша, стоявшая рядом со свечой, казалась совершенно сухой, будто из нее никто не пил. Но, кстати, о питье… — и Кастор