Йорг Кастнер - В тени Нотр-Дама

— У меня вопрос ко всем троим, — сказал Вийон. — Вы заметили, когда Арман переодевался, что-нибудь на его теле, о чем вы должны были сообщить мне?

— Я ничего такого не знаю, — ответил Леонардо. И Томмазо также отрицал это.

— Che cosa? — спросил Аталанте, и Леонардо перевел ему. — No, — кудрявый юноша затряс своей роскошной гривой. — Я ничего не заметил или мне нечего рассказывать, я только выпил добрый глоток воды жизни с синьором Арманом!

С улыбкой или подобием ее, Вийон повернулся ко мне и спросил:

— Ну, Арман, вы настаиваете на клятве? Или на визите к Колетте?

— Не нужно, — сказал я, потому что хотел покинуть поскорее это воняющее маслом и разложением помещение. К тому же, так подумал я, итальянцы наверняка поклянутся лживой клятвой, если они лгали.

Вийон повернулся к троим и попросил сопровождать нас.

— Арман сообщил мне много ценных вещей. Возможно, это поможет нам дальше, если мы накормим этим мыслящую машину.

Итальянцы вымыли свои руки щетками и мылом в большом чане, и вода окрасилась в розовый цвет как первые лучи нежного девственного рассвета. Мы следовали за Вийоном, который снова натянул свой капюшон, в другое помещение, перед большой дверью в которое стояли в карауле двое, вооруженных пиками и мечами. С готовностью они освободили путь и открыли дверь, чтобы тут же ее снова закрыть за нами. То, что мне открылось, было не менее фантастично, чем в предыдущем помещении.

— Это логическая машина Раймонда Луллия? — спросил я, пока боголепно восхищался конструкцией, которая высилась передо мной в полумраке. Несколько свечей на стенах бросали приглушенный свет в большое помещение.

— Наша чудо-машина, которую сконструировал Леонардо и построил вместе с Томмазо и Аталанте, базируется на изобретении, которое Луллий назвал с некоторым самолюбованием божественным алфавитом, — сказал Вийон. — Если бы наши братья в Италии не послали Леонардо и его товарищей к нам, то мы бы не продвинулись так далеко вперед. Попытаем наше счастье!

Аппарат состоял по большей части из многочисленных цилиндрических дисков из тонкого металла, которые менялись в диаметре, от роста ребенка до взрослого человека. Грифельные доски были прикреплены к металлу, и некоторые из досок были исписаны мелом: греческими и латинскими буквами или даже целыми словами. Опять же на других пластинах были исчерчены только различными символами. Благодаря отличающимся диаметрам отдельных пластин были видны в любое время грифельные доски всех без исключения пластин. Внутри находилось некоторое количество рычагов, винтов и кожаных ремней, которые скользили по роликам. Все было взаимосвязано, как органы в теле человека.

Леонардо достал кусок мела из деревянного ящика, подошел к металлическим пластинам и написал понятия, которые Вийон назвал ему, сокращая, оставляя буквы, которые мне показались произвольными, но подчиняющиеся явно системе: Фролло — Нотр-Дам — смарагд — тамплиеры — союз девяти — великий магистр — берег Сите — десятка. Когда он закончил с понятиями, то повернул многие рычаги и отступил назад, к нам. И потом я весь сжался.

Металлические пластины начали вращаться, словно их приводила в движение невидимая рука великана. Кожаные ремни скользили по желобам, толстые винты вращались, поршни ходили взад и вперед. Свет свечей отражался на вращающемся металле, выбрасывал крошечные искры в помещение и болезненно колол глаза. Механическое чудовище проснулось с оглушающим визгом, скрипом и скрежетом. Мне почти что казалось, что оно кричало, требуя пищи, — и я был хорошей жертвой, чтобы задобрить божественный алфавит.

Только то обстоятельство, что Вийон и итальянцы спокойно смотрели на громкое движение машины, удержало меня от поспешного бегства из этого помещения. Они уже знали спектакль, для меня же все было ново и потому пугало. Кроме того, я ненавидел машины, в чем было виновато изобретение Гутенберга.

Постепенно вращающиеся вокруг своей оси диски замедлили ход, остановились ремни и ролики, опустился рычаг, и, наконец, вся конструкция замерла, не издавая больше скрежета и грохота.

— Посмотрим-ка! — сказал Вийон.

Мои спутники подошли к машине, и я последовал за ними после небольшого колебания. Любопытство было сильнее, чем уважение перед необъяснимым изобретением. Другие стояли пред металлическими дисками и обследовали грифельную доску на предмет послания.

Разочарование было написано на лице Леонардо, когда он взглянул на латинские буквы.

— Ничего, только ерунда какая-то.

— Но здесь, греческими буквами, здесь написано! — закричал Вийон, не обращая внимания на яростный кашель, который сопровождал его слова. Медленно он прочитал вслух слово, которое образовали буквы многих кругов: АЫАГКН, ананке. И этот символ для обозначения собора Парижской Богоматери, — он указал на грифельную доску рядом с греческим словом, картиной которого был просто нарисованный дом с крестом на крыше. — Однозначное указание, что мы не слишком опоздали, что тайна еще скрывается за стенами Собора!

— Ананке, — повторил я тихо, погрузившись в мысли.

— Что вы имеете в виду? — спросил Леонардо, который ближе всех стоял ко мне.

— Когда Филиппо Аврилло умер у меня на руках, он передал мне странный прощальный подарок, при этом он сказал что-то о тайне и потом слово похожее то ли на «баранку» то ли «благодарю», смысл которого я не понял.

Ананке[48], так оно могло звучать.

— Это греческое слово для обозначения судьбы, рока, — сказал Вийон. — Это понятие стоит в древних рассказах о конце света, о большом огне, который уничтожит все существующее в этом мире, — он мрачно добавил:

— Включая навечно проклятые потом души! — Леонардо посмотрел на меня с любопытством.

— Что за прощальный подарок, синьор Арман?

— Всего лишь деревянная фигурка, — сказал я и описал ее.

— Тогда это должно быть слово «ананке», — то, которое сказал вам Аврилло, — предположил Леонардо. — Змея, которая кусает себя за хвост, оуроборос, знак превращающейся материи, трансмутации, которая ведет к концу материального. Змея Оуроборос заменена драконом Страшного Суда в Откровении Иоанна. И дракон — символ Сатаны как и machina mundi, машина мира. Аврилло вышел на верный след. К сожалению, он не сумел нам сооб…

Он оборвал себя на полуслове. Мы все тоже услышали громкий шум по ту сторону двери: поспешные шаги многих людей, резкие крики и бряцание оружия. Когда мы притаились и прислушались, то разобрали четче — несомненно, в подземном лабиринте катаров бушевала яростная борьба.

Глава 7

«Египтяне пришли!»

Дверь, к которой были прикованы наши взгляды, грубо распахнулась и с громким стуком ударилась о стену. Один из стражников ввалился в помещение, удивленное лицо его было залито кровью, в правой руке окровавленный меч. Он дико посмотрел на нас широко раскрытыми глазами и закричал:

— Египтяне пришли! В один миг они оказались повсюду и… Тут за ним в проеме открытой двери появилась яркая фигура. Черноволосый мужчина в пестром вышитом кителе, со сверкающей жемчужной нитью на шее и золотыми серьгами в ушах. Быстрым, ловким движением он поднял правую руку и раскрутил что-то вокруг вытянутого указательного пальца у себя над головой. Это выглядело, как металлическое кольцо величиной с ладонь. Резкий рывок руки, и кольцо с тихим свистом полетело в воздухе, чтобы вонзиться в затылок стражника.

Внешний край странного оружия явно был острый как топор палача. Кровь хлынула из зияющей раны, и слова стражника оборвались в глухом бульканье, когда он упал перед нами без сил.

Египтянин достал уже второй метательный диск и раскрутил его вокруг пальца. Аталанте метнул свой ушной кинжал. Лезвие глубоко вонзилось в грудь цыгана, который согнулся и с приглушенным криком упал на землю. Все еще кажущийся таким опасным диск покатился с безобидным бряцанием по цементному полу и врезался в каменный цоколь мыслящей машины.

Другие египтяне ворвались в помещение, горстка, две, потом три горстки, так же пестро разодетые и блестяще украшены как первый и каждый снабжен смертельным оружием. Некоторые были измазаны кровью. Меня ошеломило, как их много расположились в переходах района Тампля. Должно быть, они целую вечность сражались с людьми Вийона, но шум мыслящей машины заглушил крики.

Леонардо достал свой короткий меч, Томмазо кинжал, а Аталанте поднял меч павшего в бою стражника. Даже Вийон достал кинжал из-под своей сутаны. Стенка на стенку стояли они перед машиной, словно хотели отдать свою кровь, чтобы защитить существо из металла, дерева и кожи. Первый штурм нападавших они отбросили назад, все вместе ловкие мастера холодного оружия, но и им нанесли некоторые ранения.

Набожные братья Сабле не учили меня скрещивать клинки с вооруженным и к тому же еще превосходящим числом противником, а мои навыки владения перочинным ножом были бесполезны. Поэтому я спрятался в тени логической машины и забрался, когда в комнату вломились новые цыгане, на поршень, который приводил в движение металлические пластины и соединял их между собой. Скудного света свечей едва хватало до путаницы из штанг, колес, ремней и винтов, в тени которых я надеялся раствориться. Когда я лежал на животе на машине, окутанный резким смешанным запахом, теплой кожи, масла и жира, и надеялся, что нашел безопасное место, я прополз немного вперед и осторожно посмотрел вниз, где все еще скрещивались клинки, и мужчины издавали резкие крики.