Смерть куртизанки - Данила Комастри Монтанари

— Ты нужна мне!

Обнял её за плечи и, не ожидая ответа, повёл к себе в комнату.

~

Ученица философа

ГЕРКУЛАНУМ, 795 ГОД ОТ ОСНОВАНИЯ РИМА

(42 ГОД НОВОЙ ЭРЫ, ЛЕТО)

— Эта годится, патрон? — спросил Кастор, подавая Публию Аврелию Стацию чёрную тогу, расшитую серебром.

— Нет, лучше что-нибудь не такое блестящее, — ответил сенатор.

— Надеюсь, что найду, мой господин, хотя мы путешествуем с довольно скромным багажом, — ответил секретарь, копаясь в сундуке, и вскоре извлёк тунику терракотового цвета.

— Сегодня ты мне больше не нужен, — сказал патриций. — Хочешь заняться чтением, так здесь в библиотеке есть собрание папирусов знаменитого философа Филодема Гадарского[72].

— Тебе, конечно, не приходится жаловаться на гостеприимство. Вилла поистине роскошная! — заметил вольноотпущенник.

— Владелец кое-чем обязан мне, вот я и приехал сюда, чтобы познакомиться с последними эпикурейцами Геркуланума. Из этого круга, к сожалению, остались лишь немногие. В их числе Кризофор, к которому и собираюсь отправиться.

— А я тем временем займусь числами… — весьма неопределённо сообщил секретарь.

— Ты оказался в нужном месте, Кастор. В греческом разделе библиотеки найдёшь трактат о геометрии Деметрия Лаконского, — подсказал Аврелий, направляясь к колоннаде у входа.

Кастор подождал, пока господин исчез из виду, и тоже вышел, окинув взглядом панораму виноградников, начинавшихся у роскошного бельведера виллы и взбиравшихся вверх по горе к самой вершине.

Везувий, хоть и спящий сейчас, всё же, что ни говори, вулкан, думал он, и только сумасшедшие римляне способны поселиться у самого его подножия.

К счастью, они с Аврелием недолго пробудут здесь. Довольно скоро господин пресытится солнцем, морем и чистым воздухом, соскучится по шумному городу, с которым не в силах расстаться, не говоря уже о том, как устанет от этих философов, известных своим здравомыслием, слишком практичным для сенатора Публия Аврелия Стация, насколько он его знает…

Успокоившись, Кастор направился по дороге вдоль берега в таверну у храма Венеры, где очень рассчитывал поставить на три шестёрки.

Придя в центр Геркуланума, Аврелий свернул в переулок, такой узкий, что балконы по обеим его сторонам едва ли не соприкасались. Он шёл не спеша, наслаждаясь прогулкой в тени портиков, без носильщиков, без рабов-глашатаев и клиентов, вечно подстерегающих его по пути, чтобы выпросить какую-нибудь подачку.

Скромный дом, несколько близких друзей, пара верных слуг — этого вполне достаточно для счастливой жизни, размышлял сенатор, вспоминая слова поэта Горация.

Здесь, в Геркулануме, например, всё выглядело проще и спокойнее, чем в Риме: пара красивых терм, небольшой рынок, море в двух шагах, простая еда, сердечные люди…

— А ну с дороги, козёл! — заорал в этот момент возчик, оттолкнув его в сторону.

Аврелий, помня совет Эпикура о том, что мудрый человек должен всегда оставаться невозмутимым, притворился, будто не заметил грубости. Вскоре он уже стучал в дверь Кризофора.

— Уходите, уходите, мы ничего не покупаем! — услышал он в ответ сердитый голос.

— Я ищу учителя…

— Нет его, позже будет!

За спиной патриция раздался смех:

— Ариадна явно не в духе, да?

Аврелий резко обернулся, и первое, что увидел, бесподобную копну тёмно-бронзовых волос.

Его восхищённый взгляд медленно обратился к груди, еле скрытой грубой одеждой, затем к шее, улыбающимся коралловым губам и к чудным, сияющим карим глазам.

— Ты с ней знакома? — спросил Аврелий, с трудом веря, что эта необыкновенная красавица может иметь что-то общее с язвительной ведьмой, которая только что ответила ему.

— О да. Это племянница Кризофора. А я — его ученица, Фемиста.

— Изучаешь философию? — удивился сенатор, поспешив взять у девушки кувшин с водой, которую она набрала в источнике.

— Да, это очень интересная наука, а учитель… Но вот и он сам…

В конце переулка появился дородный старик с длинной белой бородой. За ним следовал тощий мужчина, тоже с бородой, но маленькой и чёрной как смоль.

— Добро пожаловать, чужестранец, — встретил его Кризофор. — Вижу, ты уже познакомился с Фемистой. А это другой мой ученик — Ничо.

Вскоре все четверо расположились под низким навесом во дворе, где щебетало множество воробьёв и синиц, привлечённых кормушкой, полной семян.

— Меня зовут Публий… — заговорил сенатор.

— Достаточно, — прервал его философ. — Не в моих правилах судить о людях по их родословной.

— Я привёз тебе несколько рукописей, — сказал Аврелий, доставая свитки из капсы[73].

— Благодарю тебя! — воскликнул учитель, забирая папирусы. — Потом с большим удовольствием взгляну на них. Много лет назад, когда я мог посещать библиотеку на вилле, что на той стороне реки, я читал труды Колота, Метродора, Полистрата и многих других. Но теперь владелец виллы постоянно в отъезде, а управляющий ни за что не пускает туда… Жаль, я охотно показал бы их тебе. Но так или иначе, нам есть о чём поговорить. Мы приготовим тебе постель на ночь.

— Не беспокойтесь, у меня уже есть ночлег, — возразил Аврелий, не посчитав нужным признаваться, что гостит как раз на той самой вилле.

— Тогда поужинай с нами, — пригласил Кризофор, предлагая ему чашу с кисловатым и безвкусным вином, таким лёгким, что оно, скорее, походило на питьё для гладиаторов. Еда, увы, оказалась под стать вину: чечевичный суп с недоваренной пшеницей, пара луковиц в уксусе и на закуску очень твёрдая корка сыра.

Тем не менее Аврелий поел всё это с отличным аппетитом.

Скромный ужин скрасили лишь присутствие Фемисты да мудрые речи учителя, которые, к сожалению, часто прерывались педантичными рассуждениями Ничо.

Ариадна, сидевшая в конце стола, слушала разговоры, явно скучая, всякий раз долго и подозрительно изучала Аврелия, когда его взгляд задерживался на красавице ученице, что на самом деле происходило довольно часто.

— Многие люди возмущаются тем, что эпикурейские собрания открыты для женщин! — жаловался Кризофор.

— Мне кажется, это понятно, — заговорил Ничо, — наша доктрина предписывает остерегаться страстей… а женщины, известное дело, склонны поддаваться им.

— Не больше, чем мужчины, — возразил Аврелий.

— Нет, тут совсем другое дело! — заявил Ничо. — Женская душа стремится к накалу страстей и потому топит в нелепых толкованиях такую чисто телесную потребность, как соитие и рождение потомства.

— Чисто телесную? — с иронией переспросил Аврелий. — Ты хочешь сказать, что Троянская война началась из-за банального гимнастического упражнения?

— Почти, — подтвердил ученик. — Если бы мы и в самом деле сорвали с любви ложные покрывала, которыми она окутана, то избежали бы скорбных последствий: больше не стало бы никаких мучений, страданий, сражений, пылающих городов…

— И никаких илиад, одиссей,