Смерть куртизанки - Данила Комастри Монтанари

— Благородный сенатор, сегодня ты обидел меня ещё сильнее, чем в первый раз. Ты не уважаешь меня ни как человека, ни как христианина. Выслушав твои обвинения тогда, в Субуре, я очень переживал и пытался убедить себя, что они исходят от язычника, циника и продажного человека. Но сегодня вечером я понял, что, в сущности, заслуживал твоего презрения и что Господь послал тебя ко мне, чтобы я мог очиститься и признать мою вину. Хотя наша с тобой вера и мораль отличаются, ты справедливый человек. Благодарю тебя за то, что ты открыл мне глаза. Прощай. — И он хотел удалиться.

Но Аврелий задержал его:

— Послушай, Энний, это верно, что ты принадлежишь к нетерпимой секте, которую я не одобряю, но я знаю, что ты глубоко честный человек, и вопреки тому, во что веришь, уважаю тебя и хотел бы твоей дружбы. И позволь мне сказать ещё вот что. Коринна умерла, и любовь, которая казалась тебе вечной, рано или поздно пройдёт. А сейчас рядом с тобой есть девушка с твёрдым характером и строгой моралью, которая предназначила своё молодое тело вашему богу. Но я спрашиваю себя, какому богу может быть нужна невеста, которая выбирает его только потому, что любимый мужчина не замечает и отвергает её? Разве не будет доволен этот ваш странный бог, если вы посвятите ему детей, которые родятся от вашей любви? Смерть Коринны стала бы менее печальной и бессмысленной, если бы породила надежду на будущее. Помни об этом!

— Но Клелия никогда не захочет меня знать! Я для неё грешник!

— У тебя есть все качества, чтобы получить её прощение: честность, сила и, самое главное, терпение. С такой девушкой, как она, его понадобится немало, но ты всё преодолеешь!

Глаза великана затуманились на мгновение, а на губах появилась тень улыбки.

— Да ниспошлёт Господь мир тебе! — порывисто воскликнул он и поцеловал Аврелию руки.

— Не позволяй себе молиться за меня! — полушутя ответил Аврелий.

Энний посмотрел ему прямо в глаза, и оба ощутили горячее дружеское чувство. Аврелий долго провожал взглядом плотника, пока тот не скрылся из виду, потом вошёл в большой зал и в изнеможении растянулся на триклинии.

Помещение выглядело жалко. Ещё не убранные остатки еды, валяющиеся на полу, говорили не о спокойной радости, а о печали.

Даже шёлковые гирлянды, которыми накануне вечером он велел украсить стены, казалось, свисали теперь ненужными лохмотьями, свидетелями слишком быстро свершившейся драмы.

— Аврелий, ох Аврелий! — воскликнула Помпония, обнимая его. — Ты жив и свободен! Как ты это сделал? Знал бы ты, как я переживала!

Сервилий тоже подошёл к нему и дружески похлопал по плечу, повторяя:

— Ты был великолепен! Я знал, что выйдешь из положения!

Кастор, сидевший в стороне, не участвовал в общем ликовании. С несколько обескураженным видом он потягивал вино из бокала.

— Признайся, что надеялся избавиться от меня, коварный грек! — шутливо обратился к нему Аврелий.

— Ах, патрон, как же ты напугал меня этим твоим сумасшедшим самоубийством! — недовольно проворчал тот. — Знаешь, хоть ты и значительно поумнел, постоянно общаясь с моими соотечественниками, всё же так и остаёшься римским варваром, от которого в любую минуту можно ожидать какого-нибудь идиотского поступка, вроде этого!

— Когда ты наконец выпорешь как следует этого наглого и бесстыжего раба? — строго спросил Сервилий.

— Всё дело во взглядах на жизнь, — объяснил ему Кастор. — Что делает римлянин в случае серьёзной опасности? Бросается ей навстречу с кинжалом в руке, стоически ожидая, когда смерть придёт и заберёт его. А что делает грек? Ну, это же очевидно — убегает! Римляне называют это трусостью, а мы, греки, напротив, считаем благоразумием, — с ангельской миной на лице заключил он. — Да и мотив этих преступлений типично римский, — продолжал вольноотпущенник, — испокон веку греческие юноши всегда укладывались в постель вместе с наставниками или со старшими друзьями, и это не вызывало никакого скандала.

— Да, теперь это в моде и в Риме, — согласился Сервилий. — Но Руфо считал недопустимым, чтобы его сын запятнал своё тело и своё имя. Строгая мораль всегда требует своих жертв и…

— Да, да, нам это известно! — остановила его жена.

— Скажи-ка мне лучше, Аврелий, как сумел Руфо завлечь тебя в эту ловушку?

— С помощью Марции. Возможно, поначалу она и в самом деле думала, что виноват муж, но после убийства Квинтилия всё поняла. Она навсегда замолчала бы и безоговорочно одобряла отца.

— И что же теперь Марция станет делать? — поинтересовалась Помпония.

— Сейчас будет поддерживать Гая. А потом, когда он отправится в легион, а он это сделает, я уверен, у неё не будет недостатка в предложениях руки и сердца. Она недолго останется одна. Вот увидите: многие знатные римляне почтут за честь взять её в супруги даже без приданого или почти без него.

— Конечно, Руфо был просто безжалостен, — заметил Сервилий, — видимо, он пообещал Коринне всё, что она просила за молчание, при условии, что в цену войдёт и любовное свидание лично для него. Она наивно приготовилась встретить его и, ожидая нежностей, получила удар кинжалом.

— Но почему Руфо убил Квинтилия? — пожелал знать Кастор, находивший логику римлян всё более странной и необъяснимой.

— Как почему! Он ведь из-за него совершил два убийства! — объяснил Аврелий. — К тому же зять совратил его сына, почти разорил и обещал публично обесчестить! При этом у Руфо оказалось моё кольцо, которое он отнял у Гекубы, прежде чем столкнуть её в Тибр. Прекрасный случай отомстить своему врагу, заставив расплатиться за это другого — порочного эпикурейского развратника, то есть вашего покорного слугу. Наши древние предки не очень-то церемонились, когда речь шла о том, чтобы искоренить сорняк…

— Выходит, Квинтилий так и не узнал, почему умирает?

— Конечно! Руфо, безусловно, отказался от удовольствия видеть, как он дрожит и молит о пощаде перед его окровавленным кинжалом! — убеждённо воскликнул Аврелий.

— Ах, до чего же всё-таки вы, римляне, ненормальный народ! — не сдержался Кастор. — Ну хорошо, а ложное свидетельство Псеки в конечном итоге тебе ведь нисколько не помогло.

— Нет, напротив, это она открыла мне глаза! Я бы не спасся, если бы малышка не отважилась заговорить, — подтвердил молодой сенатор и, обращаясь к греку, приказал: — Приведи её сейчас же сюда, хочу, чтобы мои друзья познакомились с ней. — И когда Кастор ушёл, объяснил супругам: — В завещании, которое подготовил, я давал ей свободу и поручал её вам. Это маленькое существо, недоверчивое и напуганное, тем не менее обладает невероятным мужеством.

Тут появилась девочка. Без грима и необычной туники она выглядела