В здоровом теле... - Данила Комастри Монтанари

— Неужели? Кто знает, может, он хотел обратить Клавдия! Впрочем, тот и так прекрасно ладит с евреями, Ирод ведь его друг.

— Аудиенция была запрошена у Мессалины.

— Наверное, хотел представить ей свою красотку. Шлюхи друг друга поймут! — прошипел Децим. — А теперь, Аврелий, если позволишь, у меня дела. Можешь не выражать мне соболезнований. Тот, кто умер, не был моим сыном, он был просто евреем!

«Тупой болван, — подумал юноша, — дешевый ксенофоб!» И что ему теперь делать с телом Рубеллия?

На пороге заплаканная Фанния излила свое горе.

— Ничего не поделаешь, он не хочет ни хоронить его, ни сжигать! Говорит, что он чужой, враг!

— Я позабочусь об этом, Фанния. Его проводят в последний путь с достоинством, — пообещал Аврелий, подумав о человеке доброй воли и с добрым сердцем, который в порту Остии будет бодрствовать у тела юноши, читая над ним погребальный Каддиш.

На обратном пути его захлестнула горечь.

Принципы, принципы. Когда же люди вместо принципов начнут наконец руководствоваться здравым смыслом?

Когда он вернулся домой, настроение у него было отвратительное, и сцена, что его ожидала, не сулила улучшения.

Заплаканная Поликсена билась в припадке ревности, а Кастор любовно ее утешал.

— Эта гречанка — большая шлюха, чем я! — кричала девушка, обрушиваясь на Мнесарету. — Говорю тебе, я видела ее в кабаке! Со всеми ее замашками! — и снова в слезы.

— Убери эту женщину с глаз моих! — крикнул Аврелий.

— Конечно, конечно, господин, — с явным неодобрением согласился вольноотпущенник, уводя девушку. — Но ты должен ее понять, бедняжку.

— Я ее купил, не так ли? Я забрал ее из лупанария. Чего она еще хочет? Я не обязан с ней спать! Я здесь хозяин.

— Конечно, господин, но…

— Я хотел бы, чтобы вы все раз и навсегда поняли: хозяин здесь я, а вы — рабы! Я не обязан делать то, что вам удобно!

— Конечно, господин, ты наш повелитель. Но именно поэтому у тебя есть обязательства перед нами. Мы зависим от тебя, любое твое желание — приказ, но…

— И ты тоже вон отсюда! — в отчаянии закричал Аврелий. — А впрочем, нет. У меня есть идея. Ты сказал, что любое мое желание — приказ? Отлично. У меня есть желание. Подойди-ка сюда.

Кастор видел, как сгущаются тучи.

Вот что бывает с теми, кто радеет за общее благо.

Защищая других, платишь сам.

«Если бы я молчал…» — думал он.

— У меня есть для тебя поручение.

— Не сейчас, господин. Я не смогу исполнить его с должным усердием. Я плохо спал этой ночью, с наемным убийцей в постели и…

— Тебе ведь нравится одеваться элегантно, Кастор?

— Скромно скажу, вкус у меня есть, господин!

— Я кое-что для тебя приготовил!

Все еще не ведая о злосчастной миссии, что уготовил ему хозяин, Кастор позволил нарядить себя, с гордостью созерцая результат в зеркале.

— Мне идет! — наконец с удовлетворением прокомментировал он, и лишь тогда, увидев его в полном облачении, Аврелий объяснил, в чем именно заключается его задача.

Неповторимые слова и жесты, которыми отреагировал вольноотпущенник, были таковы, что повергли в шок не только благочестивого Париса, но и Поликсену, которая полагала, что в борделе изучила все возможные непристойности.

Аврелий не обратил на это внимания. Ему предстояло исполнить еще один, тягостный долг.

Когда римлянин вошел в его комнату, старик снимал филактерии.

Медленным жестом он закончил разматывать ленты с руки и пальцев, благоговейно поцеловал их и убрал, аккуратно сложив, в шкатулку.

Патриций подождал, пока друг закончит обряд, прежде чем заговорить.

— Я его нашел, Мордехай.

Еврей не шелохнулся.

Никакой реакции, ни единого вопросительного взгляда на лице, изрезанном глубокими морщинами.

— Я знаю имя отца ребенка, — уточнил патриций, словно тот не понял.

— Я не хочу его знать, — спокойно ответил старик.

Затем он подошел и своей морщинистой рукой похлопал друга по плечу.

— «Мне отмщение, Я воздам», — говорит Господь Бог Саваоф. В Торе написано, что Вечный обрек Каина на скитания по миру и наложил на его чело знак, чтобы все знали о его преступлении. Но Он также повелел, чтобы тот, кто поднимет руку на братоубийцу, был наказан в семьдесят раз по семь более самого Каина. Так что не говори мне имени этого человека, ибо я не подниму на него руки.

Аврелий растерянно на него посмотрел.

— Проблематичный у вас бог, Мордехай!

— Знаю, за это мы его и любим, — с гордостью ответил тот. — Я скоро уезжаю, друг мой. Благословляю тебя за все, что ты пытался сделать, и если я не ненавижу этот город, то лишь потому, что ты — его часть. Но я не могу больше оставаться. Дина мертва, и я впервые чувствую себя чужаком в Риме. Я прожил слишком долго и не оставил потомства. Теперь я устал. Мое единственное желание — умереть в Эрец-Исраэль, на земле моих отцов.

— Мордехай, твою дочь убили! — на одном дыхании выпалил Аврелий.

Он боялся, что если промедлит еще, то не найдет в себе смелости ничего ему объяснить.

— Я и этого не хочу знать! — крикнул старик, резким жестом отстраняя его.

— Мордехай! — воскликнул патриций, хватая друга за худые руки и заставляя его посмотреть на себя. — Она умерла не от аборта, ее убили, потому что она видела то, чего не должна была видеть. Отец ребенка тоже мертв!

— Убили… И отец ребенка тоже… — Старик казался потерянным, словно давящая тяжесть горя лишала его ясности ума. — Дина была прелюбодейкой, она отдалась идолопоклоннику, — пробормотал он, словно говоря сам с собой.

— Нет. Он не был язычником, он был евреем. Обрезанным евреем!

— Это правда? — с подозрением спросил Мордехай.

— Даю тебе слово римского сенатора! — парировал Аврелий. — Они бы поженились перед раввином Остии, как только расторгли бы договор с Элеазаром. Он сам сможет тебе это подтвердить.

— Еврей! — повторил Мордехай, и в его глазах зажегся бледный огонек надежды. — Ее убили. Она не предала свой народ, не продалась язычнику, не погубила жизнь, которую даровал ей Всевышний. Она все еще была одной из нас!

Морщинистое лицо, казалось, разгладилось, и отблеск, появившийся мгновение назад в потухшем взгляде, на миг превратился во вспышку радости.

Старик, дрожа, воздел руки