Убийство в доме свиданий - Сергей Васильевич Карпущенко

ноющая, свербящая душу тоска заполняла все существо Выжигина, покуда он добирался на извозчике домой. Пошел сильный косой дождь, и даже поднятый кожаный навес пролетки не спасал Степана Андреевича от него. Совершенно мокрый он поднимался по лестнице к своей квартире, отпер входную дверь, вошел в коридор и, когда пытался открыть замок своей комнаты, понял, что дверь отворена Забыл ли Выжигин запереть ее или кто-то проник в его жилище, он не знал, да это не слишком и занимало его. Войдя в комнату, сразу почувствовал знакомый аромат, от которого Степан Андреевич пошатнулся, его рука с трудом нащупала выключатель, а когда лампочка загорелась, он увидел Катю, которая сидела на кровати, так и не сняв шляпки, только бросив рядом с собой пальто и зонтик. Она виновато смотрела на него, а потом сказала:

— Твоя хозяйка открыла мне — она любит тебя. А папй и мамй я сказала, что иду к Зине Мельцер заниматься спиритизмом.

Выжигин, так и не снявший пальто, оглушенный нежданным появлением любимой девушки, пристально глядя ей в глаза, промолвил:

— Паггё и мам, не поверят тебе. Разве они не знают, что ты, дарвинистка, не веришь в эту чепуху?

— Ну и пусть не верят. Главное, я у тебя. Подойди ко мне же наконец, Стивг — и она протянула к нему свои тонкие руки с длинными пальцами, украшенными дорогими перстнями. — И откуда на тебе это ужасное пальто? Разве ты уже не носишь шинель?

Он промолчал, сел рядом с Катей и стал неотрывно смотреть в ее лучистые глаза, держа ее холодные руки в своих ладонях.

— В полку я бол ьше не служу. Как ни хлопотали за меня, восстановиться в звании так и не удалось.

— Но где же ты служишь? — с непосредственностью маленькой девочки спросила Катя — Акцизным? В какой-нибудь конторе писарем?

Выжигин понял, что настал момент, которого он так боялся. От того, как Катя восприняла бы его сообщение о службе в полиции, зависела его судьба.

— Я служу в сыскной полиции, — с бешено колотящимся сердцем сообщил Выжигин.

Прелестные зеленые глаза Кати стали совершенно круглыми от изумления, но ни испуга, ни сочувствия Выжигин в них не разглядел.

— Стив, ты — сыщик?! Ты — Ник Паркер, Нат Пинкертон? Но ведь это жутко интересно! Ты ловишь бандитов и убийц, тебе приходится рисковать? Тебя могут отравить, подстрелить?! Я просто восхищена вами, Степан Андреевич! Вы только поменяли одну опасную стезю на Другую, ваше дело полезно обществу! Но мне показалось, что ты стыдишься своей службы? — с испугом попыталась Катя заглянуть поглубже в глаза сидевшего перед ней любимого человека.

— Нет, теперь не стыжусь и даже думаю, что могу быть полезным сыскной полиции. Но твои пап£ и мамй, узнав о столь резких переменах в моей жизни, никогда не согласятся выдать тебя за человека такой… недворянской профессии. Одно дело — преображенец, хоть и бедный, а тут — сыщик, ищейка, легавый, как нас называют уголовники, и вдобавок ко всему — по-прежнему бедный!

— Ну во-первых, — горячо заговорила Катя, — мои родители уверены, что ты как был представителем старинного дворянского рода, так им и остался, а во-вторых, мой папй каким-то образом узнал, что ты являешься единственным наследником князя Сомского, так какая же бедность? Да я уверена, что ты и в полицию-то пошел ради юношеской страсти рисковать, кому-то быть полезным. Ты поиграешь в Ната Пинкертона год-другой, и тебе это надоест, как надоело в раннем детстве, ты сам рассказывал, играть в героев Купера. Так ведь?

Катя даже потрясла руки Выжигина, добиваясь от него положительного ответа, но Степан Андреевич, помолчав, сказал:

— Нет, Катя, я из полиции не уйду. Я понял, что я ей очень лужен. Только, может быть, не будем говорить об этом в такой счастливый для меня день?

— Почему же он счастливый только для тебя? — прошептала Катя, зачем-то закрывая глаза. — А для меня он разве не счастливый?

И Выжигин, чувствуя, как его накрывает волна сладкой неги, так же тихо прошептал:

— Тебе не кажется, что эта лампочка горит слишком ярко?

И он едва расслышал слетевшее с еле шевельнувшихся алых губок Кати:

— Да, она светит до безобразия ярко!

…Часа через три, прижимаясь щекой к широкой груди Выжигина, Катя, гладя его по обнаженному плечу, вдруг капризно спросила:

— Но ведь признайся, ты вернулся сегодня ночью от какой-то дамы? Я хорошо помню запах женщины, исходивший от тебя!

Выжигину в несколько мгновений припомнились картины ужасного притона, то, как лили водку между ног визжавшей от удовольствия дворянки-проститутки, вспомнилось ее мертвое лицо с остекленевшими, уставившимися в потолок глазами, пену на губах. Рассказать обо всем этом строгой, холодной Кате показалось ему кощунством перед любимой, оскорблением, но врать он просто не умел, а поэтому так ответил ей:

— Ты права, я возвратился домой из публичного дома.

— Неужели? Ты?! — не испуганно или с огорчением, а с каким-то веселым удивлением спросила Катя, быстро приподнимаясь на локоть. — И ты на самом деле испытывал в этом потребность? t j — He потребность, а необходимость, — сказал Выжигин и принялся подробно рассказывать Кате об убийствах в публичных домах, потому что он инстинктивно тянулся к советчице-женщине, способной слиться в воображении как с убийцей проституток, так и с жертвами.

Выслушав рассказ Выжигина серьезно, не перебивая, Катя сказала с мрачными нотками в голосе:

— Я знаю, кто их убивал. Нет, не персону эту назвать могу, а просто уверена, что их не жестокий, а очень… милосердный, жалостливый человек убивал, желая освободить…

— Мне в общем-то безразличен характер убийцы. Мне во что бы то ни стало нужно найти эту странную страшную женщину. Это — вопрос чести и, если хочешь, моих представлений о милосердии. Когда убивают человека, убийца всегда должен нести наказание — банальная справедливость, правило весов, где зло обязательно уравновешивается воздаянием. Еще неделю назад я сам относился к проституткам с презрением и мне не было их жаль, но я быстро переменился…

— Ах, эти проститутки! — с досадой сказала Катя. — Признаться, я не понимаю, что же ими руководит? Жадность к деньгам или похоть? Представь, от вокзала сегодня, нет, вчера утром мы с пап£ и мам, ехали на двух извозчиках. Па-пй сидел со мной, и я слышала, как он расспрашивал молодого парня, правившего пролеткой. Пап£ мой, ты знаешь, любит поговорить с народом, так вот до меня доносилось: <А правда, что деревенские девушки или женщины с легкостью могут отдаться рубля за три?» — спрашивал отец, а наш возница так ему отвечал: «Почему