Мертвый невод Егора Лисицы - Лиза Лосева

нашли. Может, лисицы утащили. Но в целом нам повезло, грабители могил сюда не добрались. Нам здесь достались почти целые сосуды, ритуальные топоры!

Неподалеку от ямы Мирон Сушкин и Федор Сведыня, присев на корточки, разбирали кучку костей, разложенных на брезенте.

— Здесь был жертвенный костер, или, если хотите, алтарь. Кумирня «на собачьих пятках», — пояснил Сведыня. — Часть обряда жертвоприношения.

Он поднялся и с усилием перевернул один из обтесанных камней возле ямы. На меня глянуло плоское лицо идола, «родственника» того, что стоял во дворе моего лодочника.

— Памятник погребального культа. Стерег душу усопшего.

— Я видел такого истукана, «каменную бабу» в селе.

— Бывает, их находят во время пахоты. Строго говоря это не «бабы». То, что местные ошибочно принимают за часть женской фигуры, — воинский нагрудник. Раньше в его честь жгли костры. А теперь выставят в музее, в городе, — он положил руку на макушку божества.

— Что же, этим идолам приносили и человеческие жертвы?

— Бывало. Но чаще мелких животных. Или вот, — Сушкин вытащил из кучи серый лошадиный череп с обломанной челюстью, вытряхнул из него гнездо мышей, протянул мне. Кость проломлена сильным ударом.

— Темнеет, да и ветер поднялся. Оставайтесь, — предложил мне Гросс.

— Была удачная рыбалка, обещаю уху. — Сведыня по знаку Гросса накинул на кучу костей край брезента.

* * *

У раскопа уже был готов костер под уху. Я помог притащить ведра, передвинуть бревна — они были вместо лавок. Сидя на бревне, Сведыня деловито снимал шелуху с луковиц кривым ножом. К нам подсели рабочие, подошел и Мирон Сушкин. Сведыня сунул ему пару луковиц и нож. Закатанный рукав рубахи открыл приметную татуировку на французский манер «Tout me fait rire[67]», в каталоге полиции такие надписи относились к флотским. Сведыня, заметив мой взгляд, повел подбородком, — «ошибка молодости».

— Федор у нас путешественник. У него, пожалуй, самый большой опыт раскопок. Ну, кроме Гросса. — Сушкин кинул очищенную луковицу в ведро. — Кроме скифских городищ в гирлах Дона копал в Средней Азии. Бывал в экзотических местах, Каире и Александрии.

Про вскрытие гробницы фараона в Египте писали в газетах, молодая советская республика налаживала связи, обменивая египетский хлопок на советские товары — керосин и муку.

Сведыня достал окуней, завернутых в траву, взялся потрошить рыбу. Неохотно заметил, что Александрия грязный город, плохая копия Одессы. Арабы торгуют мумиями как товаром. Но много свободных женщин — это поинтереснее. Сушкин, негромко присвистнув, сказал с завистью, что «не всем так везет», прибавив, что сам мечтал бы посмотреть на крупные раскопки. Его поддержали несколько голосов у костра. Сведыня, ловко работая пальцами, измазанными в потрохах, приподнял окуня за хвост:

— Чикамас — блеск, утром брал!

Попросил меня приглядеть за огнем. Завел разговор о том, что говорят в Ряженом о раскопе и нападении. И зачем я сам приехал сюда, неужели только по этому делу?

— Приехал я из-за гибели девушки. Слышали, верно?

Я пошевелил дрова, подняв снопик искр.

— Я ее видел пару раз. Довольно милая, — сказал Сушкин. — Товарищ Турщ хочет привлечь членов партии к лекциям в клубе. Затевают месячник против религии. Гросс сговорился с ним насчет выступлений.

— Гросс умеет найти подход к чинушам и бюрократам. Добыл бумагу о том, что наша работа поддержана. Каким-то чудом убедил этого самого Турща не слишком мешать, даже наоборот, — вставил Сведыня.

— А с чего бы Турщу быть против раскопок?

— Такой уж человек! Поначалу заявился, чтобы дать понять, кто тут первый номер. Ощущает себя не иначе царьком. К тому же ожидал, как и все, от раскопок золота. — Тут Мирон снова сбился на древнюю бронзу и миски. Покивав ради приличия, я сумел снова вернуться к смерти Рудиной.

— Я все думаю о девушке. В общем, случайная смерть. Но вот место и обстановка… Может, это несерьезно, но нет ли совпадений с местными обрядами, ритуалами? Например, погребальными?

— Выходка эта — форменное свинство! — Мирон задумался. — Что вам сказать? Обряды, да и вообще погребальная культура, те же жертвенники, конечно, будоражат воображение. Ряженое и вообще эти места… непростые. Может, мысль ваша вовсе не глупа. Знаете, эта местная легенда, нечто вроде подношения змею.

Я упомянул свою находку, змеевую луну, признался, что нашел амулет на теле девушки.

— Любопытно. В захоронениях они, бывает, попадаются. А то и ерик принесет.

— Мелкие находки, монеты или, к примеру, бусины — коленца этого самого «змея». Вроде как он их с умыслом разбрасывает. Поднять-то такую штуку можно, но — перекрестясь! — ввернул Сведыня.

Мирон поднялся, ушел и вернулся, держа в руках широкий черепок. Повернул боком, подсветил от костра — по черепку шел рисунок, изогнутые линии, кольца волной.

— Змей в этих местах изображали часто. У ямников, очевидно, было что-то вроде змеиного культа. Скифы, как известно из рассказа Геродота, и вовсе считали змею своей прародительницей. Очевидно, и «змеевик» — часть давних верований. Тех, откуда пошло нынешнее суеверие.

Я попросил рассказать легенду.

— Если коротко, то красный, или багровый, Змей стережет курганы. В одном из них скрыто несметное богатство. Но в каком именно зарыт клад, не знает никто. Только сам Змей. Тревожить его категорически нельзя.

Он осторожно отложил черепок и продолжил, посматривая на закипающую в ведре воду.

— Где, вы говорите, ее нашли? Гадючий кут? Тоже любопытно. Если верить легенде, то хребет и голова «змея» здесь, — Мирон притопнул ногой. — А вот хвост как раз там. Уж и не спрашивайте, как это возможно с точки зрения животной анатомии, — он хмыкнул. — Многие здесь убеждены, что гибель девушки и другие вещи, — он показал на воду, где в темноте колыхались пятна водорослей, — связаны с суеверием.

Слова Сушкина наводили на размышления. Положим, «змей» — местная сказка. Но ткань-то вполне реальна. Что значит этот компот, нагромождение символов? Что шутник или преступник, устроивший представление с телом, все же не совсем нормален? Или, наоборот, расчетлив?

Сведыня окликнул тех, кто стоял в отдалении, позвал к костру. Вынул полено из костра и сунул в ведро:

— Для аромата! Чтоб с дымком ушица. Эх, тут не справить, как казаки с тузлуком, с чеснока и перца заправка — это б было дело!

Но и без тузлука горячая уха с разварной картошкой пахла великолепно.

— Где одна бутылочка, там и вторая милочка, — Сведыня с присказкой развернул мокрую ткань, вынул холодные бутылки. Местное вино — красное, крепкое и исключительно сладкое.

Разложили маринованный сочный чеснок, круглый серый хлеб.

— Шумеры считали, что боги создали людей, чтобы самим не работать. Но и человек не дурак, раз умеет работу сочетать вот с таким удовольствием, — Мирон разыскал для меня ложку, — давайте, пока