Смерть куртизанки - Данила Комастри Монтанари

неспособные даже подняться с земли, почти не надеялись, что кто-то подберёт их и займётся их недугами.

Однако по традиции любой, взявший на себя заботу о брошенном рабе, имел право присвоить его, если тот не умрёт.

Аврелий всегда помогал своим старым и верным слугам и освобождал их от работы, если у них уже не было сил из-за возраста или болезни.

Несчастные, что ползали у ступеней храма, вызывали у него жалость. Он не мог, разумеется, помочь им всем, но порой, движимый благородным порывом, подавал бедолагам милостыню и никогда не сожалел об этом.

Теперь поговаривали, будто Клавдий собирается дать вольную тем из несчастных, кто выживет. Сенатор рассчитывал, что так и случится: надежда получить вызволение из рабства, наверное, могла прибавить кому-то из них сил и желания жить.

Он достал из мешка несколько монет и бросил беднягам, чтобы они хотя бы умерли не с пустым желудком или чтобы утопили свои страдания в вине. Погрузившись в эти размышления, он прошёл в поисках спасения от изнуряющей летней жары в святую рощицу возле храма.

И в этот момент увидел, как приближается Марция вместе со старой кормилицей. Она, должно быть, специально выбрала этот день, когда все домашние были в цирке, чтобы избежать строгого отеческого надзора.

Марция не видела Аврелия, а он незаметно наблюдал, как она отослала кормилицу, и, подождав, пока останется одна, вышел ей навстречу.

— Ave, Марция!

Девушка вздрогнула и как будто испугалась, но когда обернулась, на лице её уже была маска невозмутимого спокойствия.

— Сенатор Аврелий, — заговорила она без всяких преамбул, — я знаю, что ты интересуешься убийством куртизанки Коринны, и думаю, не случайно упомянул о ней во время ужина, на который был приглашён к нам в дом.

— Это и в самом деле так, — согласился он и замолчал, ожидая, что ещё она скажет.

— Не знаю, почему тебе так нужно узнать, кто убил её, но если хочешь, я могу назвать его имя.

Марция пыталась совладать с голосом. Казалось, она нисколько не колебалась и готова на решительный шаг. Возможно, женщина собирается обвинить кого-то из своей семьи?

Сейчас она совершенно не походила на то кроткое и покорное существо, каким Аврелий видел её два дня тому назад. Теперь, в отсутствие отца, её пылающее, взволнованное лицо выглядело почти красивым.

— Думаю, это мой муж убил Коринну, — произнесла она чуть дрогнувшим голосом.

Аврелия словно удар поразил в сердце, но он сумел скрыть это.

— Что заставляет тебя так думать? — холодно и спокойно спросил он.

— Квинтилий хорошо знал её и часто посещал. В последнее время водил к ней и моего брата. А кроме того, в тот день, когда она была убита, он находился у неё.

— Откуда такая уверенность? Ты что, следила за ним?

Марция не ответила.

— Ты когда-нибудь упрекала его за эту связь? — не очень уверенно поинтересовался Аврелий.

Она горько рассмеялась, но смех больше походил на рыдание.

— Упрекать Квинтилия в том, что он ходит к куртизанке? Когда я жила с ним в старом доме его отца, в том самом, который мой дорогой муж проиграл в кости, я была бы рада, если бы он встречался с ней где-то на стороне! Однако каждый вечер, пока хватало моего приданого, мне приходилось терпеть его кутежи под нашей семейной крышей, а самые грязные римские проститутки проводили ночи рядом с моей спальней. И если бы речь шла только об этом! Когда ему недоставало женщин, он устраивал пирушки с женоподобными флейтистами и молодыми мужчинами-любовниками. Иногда мне приходилось присутствовать при этих оргиях, он хотел, чтобы я тоже принимала в них участие. «Иди, посмотри, — звал он меня, — взгляни, дочь Фурия Руфо, как надо жить!»

— И ты никогда не говорила об этом отцу? Он же непременно прекратил бы эти безобразия или, по крайней мере, запретил бы вовлекать в них тебя.

— Нет, я никогда ничего не говорила отцу, пока остатки моего приданого позволяли нам жить отдельно. Я ждала. Целый год я всё терпела и ждала. И знаешь почему? Я хотела увидеть лицо этого строгого, неподкупного аристократа Фурия Руфо, когда он узнает, кому без всяких оснований всецело доверил заботу о своей дочери! — Марция засмеялась и побледнела.

— Выходит, ты ненавидишь своего отца?

— Он выдал меня замуж, когда я ещё в куклы играла, выдал согласно древнему обычаю, естественно. Он никогда не спрашивал, чего бы мне хотелось, не интересовался, счастлива ли я в той жизни, какую он выбрал для меня. Так уж он устроен, ты видел. Он любит оливки с сыром, значит, все должны любить оливки с сыром. Его решение — закон. Он никогда не спрашивал, кто мы такие, его дети. Он держал меня в доме, чтобы я пряла шерсть вместе со служанками, до тех пор, пока не решил бросить меня в руки этого грязного типа, чтобы я как можно скорее нарожала ему внуков. Ох, он, конечно, не знал, что за человек Квинтилий! Ты бы видел его лицо, когда я рассказала ему про извращения и мотовство его любимого зятя. И знаешь, почему он не даёт согласия на развод? Чтобы удерживать моего мужа в своей власти и заставить его расплатиться за все бесчинства. А что я всё ещё должна оставаться его законной женой, это его не волнует. Теперь наконец у него всё под контролем, и он держит этого развратника на поводке или, по крайней мере, думает, что держит. Квинтилий не раз ускальзывал от его надзора и даже сумел добавить преступление ко всем своим прегрешениям.

— Почему ты так уверена в этом?

— Кинжал, которым убили Коринну, был из слоновой кости, не так ли?

— Да, — подтвердил Аврелий, подумав, что ещё никому ничего не говорил о том, как погибла Коринна. С другой стороны, это все знали.

— У Квинтилия есть такой кинжал. Это ценная вещь — рукоятка из слоновой кости индийской резной работы. Она стоила ему состояния. Многие прежде видели у него этот кинжал.

Аврелий закрыл глаза и постарался припомнить: куртизанку убили именно таким ножом, какой описала Марция. Она, однако, не могла знать этого, у неё определённо имелись совсем другие причины донести на мужа, если только…

Если только не она сама вонзила кинжал в грудь соперницы.

Аврелий схватил Марцию за руки и, глядя на неё в упор, спросил:

— Ты когда-нибудь видела Коринну живой или мёртвой?

Она подняла на него взгляд — на её почти красивом бледном лице отражалось горделивое отчаяние — и сухо ответила:

— Никогда.

Потом, высвободившись, она не спеша