Смерть куртизанки - Данила Комастри Монтанари

Рядом с паланкином она выглядела Фурией[53]. Закатанные рукава рубашки, развевающиеся на ветру волосы: такой должна была быть легендарная девственница Клелия[54], прежде чем бросилась на лошади в бурные волны Тибра.

Аврелий смотрел на неё с улыбкой.

— Энний не имеет никакого отношения к этой истории. В тот вечер, когда убили Клелию, он был в своей мастерской. Я сама видела его и разговаривала с ним. Он ни за что не смог бы добраться до Авентинского холма. Оставь его в покое!

— Как по-твоему, чего стоит в суде свидетельство влюблённой женщины? — рассмеялся Аврелий.

И, потянув ремни паланкина, велел носильщикам трогаться в путь. Девушка не двинулась с места и не опустила взгляда.

IX

ТРЕТИЙ ДЕНЬ ПЕРЕД ИЮЛЬСКИМИ КАЛЕНДАМИ

Аврелий проснулся, когда солнце стояло уже высоко: он долго спал глубоким сном и сейчас чувствовал прилив энергии и жизненных сил.

Слуга подал ему таз с ледяной водой, которой он омыл лицо и плечи, получая удовольствие от прохлады.

— Господин, надо бы посмотреть счета. — Дотошный Парис не давал ему покоя. — Кое-какие должники не хотят возвращать деньги, которые ты неосторожно ссудил им. А я ведь предупреждал тебя! Ну конечно же, благородный Аврелий никогда не отказывает в просьбе. А требовать с них долги потом приходится мне!

Скучающий патриций притворился, будто слушает.

— А ещё сторожа из виллы в Байях просят денег на срочный ремонт и хотели бы знать, когда думаешь переехать туда.

— Пока что об этом не может быть и речи, Парис.

— Но жара в городе уже становится нестерпимой, и все уезжают…

— Завтра, Парис, завтра.

— Банкир Опилий, напротив…

— Мне некогда, поговорим об этом в другой раз. А сегодня хватит докучать мне, — приказал Аврелий.

— Всегда завтра, всегда завтра. — Недовольный Парис направился к выходу, продолжая бубнить: — Всё некогда! Для ужинов, для книг, для женщин, для Кастора находится время, а для счетов никогда!

— Перестань ворчать, Парис, ты портишь мне прекрасный день.

— Я позволю себе заметить…

— Но я не позволяю тебе этого! Более того, самым категорическим образом запрещаю! — возразил Аврелий, отпуская его. — Лучше пришли ко мне Кастора.

— Кастор, опять Кастор! — проворчал, удаляясь, обиженный вольноотпущенник.

— Ты ещё здесь, Парис? — удивился господин, снова увидев его через минуту.

— Кастора нет, — сообщил тот, явно довольный. — Он сегодня не ночевал дома.

Ясно было, что выходка грека доставила ему злорадное удовольствие. Благонравный управляющий питал глубокую неприязнь к любимому рабу господина, а хитрый грек не делал ничего, чтобы завоевать его симпатию, напротив, не упускал случая посмеяться над ним и всячески подшутить.

— Я разрешил ему, — солгал Аврелий, желая оправдать секретаря в глазах управляющего и пообещав себе устроить Кастору хорошую головомойку, как только тот появится.

— Получены два послания лично для тебя, пока ты спал, но я не счёл возможным тревожить твой сон.

— Молодец, Парис, кое-чему, похоже, научился, — сказал патриций, ломая восковую печать на первом свитке: он узнал почерк Сервилия, и ему не терпелось прочитать, что сообщает друг.

Тит Сервилий Публию Аврелию Стацию шлёт привет. У меня есть кое-какие сведения, которые могут заинтересовать тебя. Страбон был не только единственным покровителем Коринны, но и самым крупным кредитором Руфо, у которого сейчас серьёзные финансовые проблемы. К сожалению, он вне подозрения: вот уже месяц, как находится на Ближнем Востоке, где занимается устройством торгового представительства. А вот его жена в Риме и завтра будет у нас в гостях. Думаю, ты тоже захочешь принять участие в нашей встрече. Между прочим, она очень красива. Vale[55].

Аврелий подошёл к столику из чёрного дерева, взял лист папируса и набросал несколько фраз.

— Отправь немедленно курьера в дом Сервилия, — приказал он ожидавшему вольноотпущеннику и, запечатав свиток воском, протянул ему.

Когда Парис ушёл, Аврелий, удобно расположившись в кресле, открыл другое послание.

Публию Аврелию Стацию привет.

Женщина, у которой дрожат руки, ждёт тебя в полдень в храме Эскулапия, чтобы поговорить с тобой наедине.

Аврелий разволновался. Марция Фурилла! В тот вечер за ужином она почти ни слова не произнесла, а теперь вдруг захотела что-то сообщить, причём что-то настолько секретное, что даже рискнула тайно встретиться с ним на острове Тиберина.

Аврелий с тревогой взглянул на песочные часы и успокоился — ещё успеет! Он постарался одеться как можно лучше и велел побрить себя. Конечно, это не любовное свидание, но дочь Фурия всё-таки женщина, и ему не хотелось плохо выглядеть.

Он отправился на встречу задолго до назначенного времени. Ему хотелось прибыть туда первым, а кроме того, проехать по центру Рима днём — задача не из лёгких.

Дорога, однако, оказалась довольно спокойной: движение было не таким хаотичным, как всегда, город, казалось, оцепенел от лени.

Когда без особых препятствий сенатор подъехал к портику Октавии, то вспомнил вдруг причину необычного спокойствия: в этот день большинство горожан собиралось в цирке, желая посмотреть бесплатное зрелище, которое император предлагал римлянам в честь своего друга Ирода Агриппы, царя Иудеи. Пренебречь этим было недопустимо, но дело Коринны настолько занимало Аврелия, что он позабыл о своих светских обязанностях.

И всё же, размышляя о представлении, он успокоился: в толпе его отсутствие заметят не сразу, а кроме того, он избежал одной из этих отвратительных гладиаторских игр, на которых слишком часто приходилось присутствовать. Не то чтобы они не нравились ему, но он находил их нелепыми и не понимал, как его сограждане могут получать удовольствие, глядя на смерть ближнего, пусть даже в виде яркого зрелища.

С другой стороны, он знал, что гладиаторами, как правило, становились осуждённые преступники, которым предлагался выбор между неизбежной смертью и спасением в случае победы над противником.

Поэтому большинство из гладиаторов выбирали своё ремесло совершенно осознанно, и к тому же в случае удачи оно могло быть ещё и очень доходным.

Так или иначе, тайная встреча с загадочной дочерью Руфо привлекала Аврелия гораздо больше, нежели перспектива наблюдать целый день за очередным массовым убийством.

Возле театра Марцелла он оставил паланкин и пешком направился к мосту Фабричо. В условленном месте он оказался несколько раньше и решил позволить себе небольшую прогулку.

Прошёлся по острову Тиберина, почти безлюдному в эту пору. Лишь несколько больных рабов ползали возле храма Эскулапия, напрасно ожидая, что чья-нибудь жалостливая рука спасёт их от ужасного состояния, в каком они находятся.

Обычай оставлять старых рабов возле храма бога медицины вместо того, чтобы позаботиться об их лечении, казался Аврелию варварским и бесчеловечным. Несчастные люди, покрытые струпьями,