Шаги во тьме - Александр Михайлович Пензенский

Отвечал себе, что нет, не способен он из жадности на злодейство – и тут же продолжал: а не лукавишь ли ты, братец? Не врешь ли себе? Ох уж эти терзания. Был бы он дворником, наверное, и думы бы такие не посещали его голову.

Но думы думами, служба службой, а пора было уже домой – завтра предстоял хлопотливый день.

* * *

– Сколько хошь плати, а дальше я не поеду, барин, и не упрашивай!

Низенькая лошадка калмыцкой породы согласно всхрапнула, извозчик кнутовищем сдвинул на затылок шляпу с полинялой желтой лентой, указал за канал:

– Гиблое место. И днем и то стараюсь туды не возить, а на ночь глядя и рублем серебряным не заманишь.

На словах про рубль «ванька» все-таки бросил косой взгляд на пассажира: а ну как не испугается цены? Но немолодой господин в потрепанном пальтишке и с лохматыми усами только пожал плечами и вылез из коляски, потянулся, сунул в протянутую ладонь полтину и зашагал к Новокаменному мосту.

Про на ночь глядя, допустим, сказано было напрасно: с Офицерской они отъехали всего-то в три пополудни. Но за Обводным каналом, где почти на целый квартал раскинулись Холмуши, будто бы и вправду отдельно от остальной столицы, уже сгустились сумерки.

Таким странным именем, истории появления которого никто уже и не помнил, называлось место весьма примечательное. Грязные, облезлые здания трудноидентифицируемого цвета, мрачные, как тюрьма, соединенные друг с другом множественными переходами, связанные разнокалиберными пристройками в один длинный дом с выходами сразу на две улицы, Воронежскую и Лиговскую, были самым крупным воровским рынком столицы. Если ночью что-то пропадало в чистом городе – вечером оказывалось в Холмушах. Скупщики брали все: столовую утварь, одежду, подсвечники – добычу домушников и вороватой обслуги; часы, зонты, перчатки, кошельки – сбыт от карманников и прочей уличной «элиты». Даже рабочие с близлежащих фабрик и мануфактур тащили сюда стальную проволоку, медную стружку, отрезы ткани, краску, масло, керосин… Холмуши перемалывали все – если краденая вещь добиралась до этого места, то у хозяина практически не имелось шанса снова ее увидеть. «Холмуши – не Нева, труп не выкинет», – говорили сами обитатели этого места. И если «секлетарь» решил бы обратить унесенные вещи убитого патрона в затертые кредитные билеты, он бы отправился сюда.

Владимир Гаврилович еще раз взъерошил усы, оправил замызганное пальтишко с надорванным правым карманом, пониже надвинул на глаза картуз со сломанным козырьком, поднял воротник и нырнул в темную, дурно пахнущую арку. Если бы кто из знакомых сейчас встретил начальника сыскной полиции, то вряд ли бы его узнал: костюмерная Казанской части превратила респектабельного чиновника пятого класса в какого-то подозрительного типа с острым бегающим взглядом, неухоженной растительностью над губами и проступившей на щеках серебристой щетиной.

Во внутреннем дворе было людно и шумно, но шумно странно, не так, как на Сытном или даже Сенном рынках. Шум был тихий, шелестящий, похожий на пчелиный гул на пасеке. Торгующие и покупающие разговаривали почти шепотом, близко наклоняясь друг к другу. Даже возмущенные возгласы, когда стороны не сходились в цене, не поднимались до уровня привычного разговора, и складывалось ощущение, что два человека начинали шипеть друг на друга, как готовящиеся к схватке уличные коты.

Владимир Гаврилович подошел к первому свободному скупщику, наклонился и что-то прошептал в подставленное ухо. В ответ деляга только пожал плечами. Со вторым картина повторилась в точности. И лишь четвертый что-то шепнул в ответ Филиппову и указал пальцем в сгущающуюся темноту. Там, в одном из бесчисленных углов внутреннего двора, приютился жестяной навес, а под ним за подобием стола из поставленных друг на друга деревянных ящиков, накрытых газетой, сидел краснощекий малый в лихо заломленной на затылок кепке. К нему время от времени подходили люди, что-то тоже шептали на ухо, клали на газетную скатерть кто горсть монет, кто ассигнации, кто какое-то барахлишко и снова разбредались по двору. Если подошедший сдавал деньги, краснолицый доставал из-под ящика, на котором сидел, жестянку из-под китайского чая, складывал туда, не считая, собранную выручку, и снова прятал коробку под сиденье. Принесенные вещи просто сваливал под навес, в угол, поверх уже приличного размера кучи.

Понаблюдав минут пять за этим хаотичным движением, Владимир Гаврилович улучил момент, когда очередной деловой человек сдаст свой улов и отойдет, сам приблизился к навесу, облокотился о «стол» и двумя пальцами приподнял ломаный козырек своего картуза. Хозяин этой конторы посмотрел лениво, но тут же во взгляде сначала мелькнуло узнавание, почти мгновенно сменившееся испугом, даже паникой. Он подался к визитеру, зашептал сквозь зубы:

– Вы чего удумали, начальник? Если кто вас сейчас узнает, Сенька Жихарь же до утра не проживет.

– Не шипите, Семен. – Филиппов вернул козырек на место. – Бог не выдаст – свинья не съест. Авось не узнают.

Но подобный аргумент успокоительного действия на Жихаря не возымел – краснощекий прошипел сперва совсем тихо, а после в принятом в этом воровском месте тоном:

– Быстро спрашивайте и уходите, Христом-богом прошу. Чего принес, мил человек, показывай? Али приобресть чего желаешь?

Филиппов положил на ящик дешевый портсигар (имелись и такие запасы в части), поддержал игру:

– Да вот, подобрал в канаве. Называй цену. – И зашептал скороговоркой: – Ночью в Лештуковом зарезали и обобрали мужчину. Сняли часы необычные, не на цепочке, а на кожаном браслете. И два саквояжа дорогих, коричневой кожи. Не приносили?

– Полтину дам. Дрянь вещица, мог бы и в канаве оставить! – И тоже быстро прошептал: – Пока не было такого. Ежели принесут – я сам вас найду. – И сгреб с газеты портсигар, кинув в ладонь Филиппову два четвертака.

* * *

Утром следующего дня не успел Филиппов до конца размешать в стакане с крепким чаем кусочек сахара, как затрезвонил на стене большой телефон.

– Владимир Гаврилович! Есть! – разлетелся по кабинету голос Кошко. – Есть! Опознали вашего безголового! Сам месье Жак опознал и материю, и размеры – такой пиджак он шил на Андрея Серафимовича, вот только фамилия его не Антонов, а Гилевич. Ги-ле-вич! И этого субчика я превосходно знаю! Тот еще фрукт! Представьте себе, он тут у нас в Москве чуть было не провернул аферу. Гилевич по образованию инженер. Собирал капиталы для акционирования мыльного производства. Да только производство то мыльное всего лишь мыльным пузырем оказалось. Прожженный пройдоха, типичная иллюстрация к Ломброзо[14]. Нет, обошлось без суда. Там, знаете ли, было среди дольщиков лицо, которое не пожелало огласки. Помилуйте, по телефону уж точно не могу. Да, имеется и фотокарточка, и даже образец почерка, передам с вашим порученцем.