Шаги во тьме - Александр Михайлович Пензенский

– Постойте, голубчик! – остановил его начальник. – Зайдите потом ко мне. Обсудим, как с ним дальше быть.

Александр Павлович кивнул и вышел.

Через четверть часа в кабинет его вошли Кунцевич, Ицхак Шейман и Эзра Симонович. Ротмистр молча протянул тяжелый фанерный сундучок, с которым обычно мастеровые ходят.

– Проверили? Все здесь?

– Все, – кивнул Шейман.

Выглядел он неважно: как-то еще сильнее ссутулился, так что голова опустилась чуть не ниже плеч, осунулся, потемнел лицом, а глаза стали похожи на две черные впадины, да и сам стоял, опираясь на руку Эзры.

– Садитесь, Ицхак Эфраимович.

Симонович помог старому еврею опуститься на предложенный стул, Шейман равнодушно принял помощь, обреченно сложил на коленях руки. Свиридов водрузил чемодан с драгоценностями на стол, прямо возле газетного свертка с деньгами, положил рядом стопку бумаги, откинул крышечку с чернильницы.

– Я хочу, чтобы вы присутствовали при нашем разговоре с вашим младшим сыном. Не возражаете?

– Нет. И он пусть останется. – Шейман мотнул головой на Эзру. Ни книжной мудрости, ни многословной присказки.

– Вы можете мне пообещать, что станете держать себя в руках?

– Могу. Обещаю.

Когда Меир вошел и увидел отца, сидящего и просто смотрящего на стол, он мелко затрясся, будто в эпилептическом припадке, рухнул перед ним на колени и запричитал, не вытирая катящиеся по щекам слезы:

– Папа! Папочка! Прости меня, папа. Я не для себя. Я вообще не ради денег, папа. Ты слышишь меня? Ну скажи что-нибудь.

– Встаньте, господин Шейман! И сядьте на стул. Да, сюда. – Свиридов пододвинул к себе чистый лист бумаги, постучал пером о дно чернильницы. – Разговариваем мы с вами хоть и под запись, но не для протокола. Однако это не значит, что я приму за правду ваши выдумки, буде вы решитесь тут сказочничать. Это понятно?

Вопрос был адресован Меиру, но кивнули оба Шеймана.

– Ходить вокруг да около не станем. И меня, и отца вашего интересует один вопрос: зачем? Я же прекрасно понимаю, что вы не собирались забирать из тайника драгоценности, а рассчитывали именно на вознаграждение за указание их местоположения, так?

Меир кивнул.

– А если бы отец не разместил объявление?

Мальчишка сглотнул, вытер рукавом глаза.

– Прислал бы записку. Я и не ждал, что он сто тысяч предложит. Мне бы и половины хватило.

– На что?

Меир шмыгнул носом и выдавил, еле сдерживаясь, чтобы снова не разрыдаться:

– Я не себе. Честное слово.

Ювелир неожиданно грохнул кулаком по столу так, что вздрогнул даже Свиридов:

– Эзра?! Это ты, шельма, его подговорил?! Я так и знал!

– Нет, папа, да ты что, – быстро забормотал Меир. – Эзра вообще ни при чем! Я хотел… Я просто… Я Лейбу помочь хотел…

– Что? – снова обмяк Шейман-старший.

– Я… Я на свадьбу ему хотел… Ты же не разрешал ему… А он уйти хотел… А жил бы он на что? Вот я и придумал… Ключ у него вытащил… От цветочного… Все равно же ты бы ему денег дал, если б он на правильной женился… А что ж с того, что она тебе не нравится, если он ее любит? И куда бы он ушел? Как он без нас-то жил бы? А мы без него?.. – И не сдержался, заревел в голос.

Старик изумленно хлопал глазами, слушая этот не очень связный рассказ, а когда Меир принялся плакать, сам достал огромный мятый платок, закрыл лицо и задергал плечами.

– Ради меня? – раздалось от двери. Никто и не заметил за объяснением, как в кабинет вошел Лейб Ицхакович. – Ради меня? Вот дурак!

Меир бросился к брату, тот обнял его, погладил по волосам, по спине, успокаивая. Старый Шейман тоже поднялся со стула, кинулся к сыновьям. Так и стояли они какое-то время: младший сын рыдал в объятьях старшего, старший как-то блаженно улыбался, а отец пытался обнять обоих разом и причитал:

– Мальчики мои… Золотые вы мои…

Свиридов какое-то время молча наблюдал за этим изъявлением родственных чувств, но, когда стало понятно, что сцена затянулась, громко кашлянул и спросил у стоящего в стороне Эзры:

– Господин Симонович, не желаете присоединиться? А я пока за матушкой пошлю. Чтобы, так сказать, все семейство мне тут паркет слезами поливало.

Ицхак Эфраимович оторвался от сыновей, подошел к Эзре, посмотрел, запрокинув голову, ему в глаза – и обнял.

– Прости, сынок.

– Так, ну довольно, ей-богу! – хлопнул по так и не замаранным листам Александр Павлович. – Вы и его сейчас на слезу пробьете!

Старик подошел к Свиридову, наклонил голову и тихо спросил:

– Что будет с Меиром? Я готов заплатить, пан полковник.

Александр Павлович молчал. Мальчишка повернулся к нему, но глаз не поднимал, разглядывал паркетные плашки. Однако и слезы тоже лить бросил. Лейб и Эзра, напротив, глядели на Свиридова, почти не моргая. Через минуту таких гляделок Лейб решительно отодвинул брата, загородил его собой и твердо произнес:

– Вот что, господин полицейский, это все сделал я! И другого не докажете. Я от слов своих не отступлюсь! Рано ему в тюрьму. А я одно виноват, из-за меня все!

Свиридов ничего не ответил. Просто встал, достал из несгораемого шкафа ту самую тощую папку, которую листал в понедельник утром, сунул внутрь сверток со ста тысячами и протянул старому ювелиру:

– Вот. Это мой свадебный подарок вашему старшему сыну. А заявлением вашим с протоколами можете обернуть розги, когда станете сечь младшего. И чтоб я вас здесь больше не видел.

Старик дрожащей рукой взял папку, посмотрел на сыновей, на Эзру, на Свиридова. Медленно поклонился последнему.

– Знаете, как переводится мое имя с иврита, пан полковник? «Тот, кто будет смеяться». Это значит, что я должен быть самым умным, чтобы посмеяться над всеми. А сегодня оказалось, что старый Ицхак Шейман не самый умный. Не увидел того, что сумел увидеть маленький Меир. И один молодой гой. Ицхаку Шейману стыдно. А когда еврею стыдно, он делает самые правильные вещи. – И он повернулся к младшему сыну, поклонился: – Спасибо за науку, сынок. – Подошел к старшему, протянул ему газетный сверток с деньгами и тихо, но четко произнес: – Твой выбор – мой выбор, сынок.

* * *

Александр Павлович открыл глаза, снова посмотрел на часы. Вышел, запер кабинет. Постучался к начальнику.

– Отпустили?

– Хуже. Выгнал к чертовой матери.

Владимир Гаврилович кивнул:

– Ну и правильно, сами разберутся. Домой?

Теперь кивнул Свиридов.

– Ну, до завтра, голубчик.

Александр Павлович спустился на первый этаж, отдал дежурному ключ и вышел на улицу. Фонари уже зажглись, отчего воздух сделался темнее и гуще, наэлектризовался, как перед грозой. Свиридов вытащил портсигар