Сумерки Эдинбурга - Лоуренс Кэрол

Огонь был всюду, со всех сторон, но жáра не ощущалось. Он стоял в большой гостиной их дома, и пожар бушевал уже в полную силу. Пламя ревело и плясало, доставая до лица, а он застыл на месте, словно приколоченный к полу. Сквозь огонь раздавался голос матери, выкрикивавшей его имя, и он напряженно пытался понять, откуда она кричит.

— Иэн! Иэн, помоги! Пожалуйста! Где ты?

Он бросился на звук, но в этот момент голос раздался уже позади него.

— Иэн, милый, помоги! Спаси меня!

Он бросился обратно, но теперь голос звучал уже из противоположной части дома. Стекла треснули и разлетелись от жара, стены стали рассыпаться пылающими бревнами, которые перегораживали путь, но огонь по-прежнему не причинял ему ни малейшего вреда. Из-под потолка рухнула огромная балка — он успел отшатнуться, спасая голову, однако один из пылающих концов задел плечо и сбил его с ног. Он лежал на полу, придавленный тяжестью бруса, языки пламени облизывали плечо и спину, уши раздирал пронзительный звук его собственного крика. Сквозь стену огня он увидел медленно приближающуюся маму.

Иэн судорожно выпрямился в кресле, будто и не спал, ожидая увидеть стоящую перед ним мать. Но комната была пуста, огонь в камине потух, превратившись в тускло мерцающие угли. Плечо саднило, и, когда Иэн потянулся, чтобы растереть его, в голове само собой возникло продолжение стихотворения Бёрнса:

Я понимаю и не спорю, Что человек с природой в ссоре, И всем живым несет он горе, Внушает страх, Хоть все мы смертные и вскоре Вернемся в прах[12].

Кроме негромкого потрескивания умирающего огня в комнате раздавался лишь гул бушующей за окном метели и стук снега о стекло. Интересно, подумал Иэн, а здесь, в Эдинбурге, человек тоже поссорился с природой или же во всем виновата она сама, потому что человек — всего лишь очередной хищник, но только иного порядка?

И тут на него накатила злость — причем Иэн потрясенно понял, что злится он не на тех, кто виноват в смерти его родителей, а на самих отца и мать. За то, что погибли, что оставили на него сломленного Дональда. В это мгновение он испытал страстное презрение и к брату — может, лучше бы и он погиб в том пожаре? Или даже они оба?

Но уже в следующее мгновение Иэн устыдился этих мыслей. Он вспомнил светлые беззаботные годы жизни в горах. Неужели все это было лишь миражом, порожденным дымкой времени и памяти? История их семейной жизни вдруг показалась Иэну страницами, которые кто-то вырвал из книги его жизни. Резко поднявшись с кресла, он отдернул шторы и стал всматриваться в царившую за окнами темноту. Снег клубился вокруг газовых фонарей Виктория-террас, осеняя белым нимбом желтые язычки пламени.

Было ясно одно — вспять время не повернешь. В ушедшие дни не вернуться — остается лишь хранить память о них, упорно шагая в будущее. По крайней мере, мрачно подумал Иэн, у него есть расследование. В погоне за преступниками все остальное отступало, и у него появлялась цель. Замерев у окна, он стал ждать рассвета.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Мужчина во фраке раскинул руки над сценой Королевского театра и шагнул в круг прожектора. Склонив голову набок и подставив лучу света свои глянцевые черные волосы, он вперил взгляд в темноту зала. Каждая женщина почувствовала, что он смотрит прямо на нее, каждый мужчина неловко заерзал в кресле. Месье Жак Лекок одарил завороженную публику широкой улыбкой, обнажив блеснувшие в свете прожектора белые, как китовый ус, зубы. Сердце каждой женщины в зале вздрогнуло, каждого мужчины — упало. Гипнотизер был отлично сложен, его элегантную фигуру облегал безупречный черный фрак с белым накрахмаленным кушаком. Густые волосы поблескивали в свете прожектора, как бока вороного жеребенка, туфли были начищены до ослепительного блеска. Но главное заключалось не в этом. Одно присутствие этого мужчины на сцене притягивало к ней сосредоточенное внимание. Лиллиан почувствовала, как против своей воли поддается его соблазнительным чарам.

— Многие ли тут верят в силу человеческого разума? — спросил мужчина густым низким голосом с сильным акцентом, который красноречиво выдавал его галльские корни.

По залу пронесся приглушенный шум. Месье Лекок поднял руку, и вновь воцарилась тишина.

— В природе человеческой нет более естественного состояния, чем желание, — объявил он, направившись в правый угол сцены. — Голодные, мы желаем пищи, насытившись же, начинаем жадно думать о следующем блюде. Поэзия, театр, песни — все это плоды желания. Наши мифы полны честолюбивых королей, разлученных любовников и устремленных к некоей цели благородных героев. Желание будит поэзию в наших сердцах как ничто другое — любовь ли, домашний уют или даже сама природа. Многие из вас пришли сюда сегодня, потому что страстно желают чего-то, пусть даже сами еще не знают чего.

Он остановился и опустил взгляд на рассевшихся в первом ряду дам, которые тут же зарделись и стали пересмеиваться. Месье Лекок перешел на другую сторону сцены и поднял глаза к ложе, в которой сидела Лиллиан. Она почувствовала, как по шее поднимается волна жара и вспыхивают щеки.

— Однако сила человеческого разума еще не изучена должным образом, — продолжил гипнотизер, — а между тем она способна побороть не только желание, но даже боль, страдания и множество других скорбей нашей жизни. Кто из вас верит в силу разума человека?

— Я! — выкрикнул молодой человек из третьего ряда, и все взгляды немедленно обратились к нему. Он сидел рядом с очень красивой девушкой в легком голубом платье с обрамленным светло-русыми кудряшками личиком. Было ясно, что своим выкриком юноша надеялся произвести на нее впечатление. В зале раздались смешки, некоторые дамы распахнули веера и прикрыли ими лица до самых глаз.

Месье Лекок улыбнулся:

— И как же вас зовут?

— Филлип! — голос смущенного всеобщим вниманием юноши дрогнул.

— Имя достойное короля! — без улыбки отметил гипнотизер, на что зал отреагировал взрывом несколько нервного смеха.

Юноша тоже засмеялся, но на его лице читалось не веселье, а беспокойство.

— Не согласитесь ли помочь мне продемонстрировать удивительные возможности человеческого разума, Филлип? — добродушно спросил месье Лекок, потирая руки.

— С удовольствием! — выкрикнул Филлип дрогнувшим голосом чуть громче, чем это было необходимо.

— Очень хороню, — ответил гипнотизер, одарив дам еще одной ослепительной улыбкой, — не соизволите ли подойти ко мне, Филлип?

Юноша встал с кресла, поправил кушак и пригладил свою и без того безукоризненную прическу. Прежде чем начать пробираться к проходу, он подхватил руку своей спутницы и картинно коснулся ее губами. Окружающие дамы завздыхали при виде столь галантного жеста, а их спутники сморщились от его театральности. Филлип был симпатичным молодым человеком с волевым подбородком и красивым аристократическим носом — разве что слегка не вышел ростом. По пути к сцене он споткнулся и чуть было не упал, но смог сохранить равновесие и спустя минуту уже взбежал наверх к месье Лекоку.

Тот встретил юношу крепким рукопожатием и дружески похлопал его по плечу.

— Дамы и господа, наш первый отважный доброхот этим вечером — Филлип!

Зал отозвался жидкими аплодисментами. Царившее в воздухе напряжение было не менее густым, чем знаменитый эдинбургский туман. Публика подалась вперед — огромный, снедаемый любопытством зверь, вперивший свой взгляд в сцену. Служитель вынес из-за кулис простой стул с прямой спинкой и после кивка месье Лекока удалился.

Рядом с широкоплечим, с львиной гривой черных волос гипнотизером Филлип выглядел совсем худым и тщедушным. Лиллиан подумалось, что мощная мускулистая фигура месье Лекока — один из секретов эффектности гипнотизера. Казалось, он подавляет собой юношу, и тот буквально на глазах уменьшается в росте — гипнотизер же, напротив, растет.