Отстойник душ - Денис Нижегородцев

class="p1">— Ты отлично понимаешь положение, в каком оказался, — в очередной раз обратился к фигуранту Штемпель, а «тыкал» нижнему чину вполне официально, так полагалось по уставу. — Обращая оружие в сторону Его Величества, ты не мог не отдавать отчета в том, что за такого рода преступления в любой стране мира полагается высшая мера — смертная казнь!

Барон даже притопнул для убедительности. Но казак продолжал молчать, не выказывая ни малейших признаков понимания или раскаяния.

— Этим ты лишь усугубляешь собственное положение, — продолжал гнуть свою линию Штемпель, и его терпение подходило к концу. — А в немалой степени и положение своих родных и близких, которым еще жить и жить после приведения приговора в исполнение…

Это был сильный козырь охранного отделения. Но не подействовал и он. При этом Монахов все же решил сменить тактику и на фоне «злого фон Штемпеля» включил режим «доброго следователя»:

— Дальнейшая судьба твоей семьи — в руках Его Величества! И мы не хотим усугублять ничьего положения. В год трехсотлетия династии любой подданный империи вправе рассчитывать на царские милости.

Арестованный лишь чему-то улыбнулся. В воздухе снова повисло напряжение. И тогда уже голос подал Георгий.

— Позвольте мне, — произнес он, обращаясь к ротмистру и поручику. — Я тоже мог бы сказать несколько слов.

Штемпель быстро кивнул. Монахов посторонился. А Георгий вышел из тени:

— Хлопец, пойми, наконец, что молчание никак не поможет ни тебе, ни твоим подельникам. Я знаю вас как облупленных. Вы, вероятно, считаете, что за вами придут, вам помогут, кто-то вытащит вас отсюда, если будете держать язык за зубами. Но правда в том, что нам уже есть за что отправить каждого из вас по этапу, даже тех, кто не стрелял и даже не целился, а просто мимо проходил. Аркадий Францевич поставил это дело серьезно, в картотеке полиции чего только нет: от украденной на птичьем базаре курицы до куда более серьезных дел… Словом, посадить вас всегда успеют. Я ж и сам был из ваших, знаю, о чем говорю.

Монахов и Штемпель переглянулись — к чему он клонит?

— Но также хочу напомнить, что в тысяча восемьсот восемьдесят первом году во время процесса по делу о последнем покушении на Александра Второго, Царя-Освободителя. — Георгий хорошо подготовился, — не все участники преступного умысла были приговорены к высшей мере. В частности, Гесе Гельфман, хозяйке квартиры, на которой была собрана бомба, смертный приговор через повешение был отсрочен ввиду ее беременности.

Монахов и Штемпель впервые улыбнулись.

— Я все понимаю, беременность — случай особый, — согласился Ратманов. — Но впоследствии высшую меру ей заменили на каторгу, как и многим участникам состоявшихся вскоре процессов «двадцати», «семнадцати», «четырнадцати».

— На все монаршая воля! — подтвердил Монахов.

— Спасибо, Александр Александрович! Но правда и в том, что за ствол винтовки, направленной на самого царя, я бы не стал ожидать существенного облегчения участи. Разве только.

Теперь уже все посмотрели на Ратманова.

— Разве только Владимирский кавалер, непосредственно предотвративший покушение, напрямую обратится к Его Величеству, перечислит все ставшие ему известными от вас обстоятельства дела и убедит всех, что вы были лишь слепым орудием в руках совсем других людей… Словом, если вы расскажете, кто действительно стоял за этим страшным преступлением!

Арестованный тяжко вздохнул. А Георгий резюмировал:

— Даем тебе… сколько дней, барон?

Штемпель, кажется, заслушался речью Ратманова и отреагировал не сразу:

— …Три дня, — хрипло процедил он.

— Александр Александрович?

— Три дня, — кивнул Монахов.

— Так-то лучше, — сказал Георгий и снова отступил в тень, как бы извиняясь перед коллегами за то, что влез не в свое дело.

— Предложение сделано. Расходимся, — заключил Монахов.

С еще одним злоумышленником, который направлял винтовку уже на самого Ратманова, ситуация в целом повторилась. Он был нем как рыба. Узнав о том, что мог бы сделать для него Георгий, задумался. Но все же не настолько, чтобы заговорить.

— Ловко, — признал Монахов, когда обоих арестованных увели.

— Да, в этом что-то есть, — вынужден был согласиться и фон Штемпель, хотя до сих пор испытывал некоторую ревность из-за того, что Георгий выбрал для продолжения службы сыскное, а не охранное отделение.

— Пока рано о чем-то говорить, они ни в чем еще не сознались, — скромно напомнил Ратманов. — И лично я уже сосредоточился бы на поиске заказчика, а не рядовых исполнителей.

Однако Штемпель и Монахов не спешили поддержать его в этом.

— Два казака обращают свое оружие против мирных… А рядом Казак, он же Матвей Иванович Скурихин, улыбается с трибуны… — проговорил Георгий то, что не решались произнести вслух другие.

— Как это понимать? — вдруг вскинулся барон.

— Так, как я и сказал, Борис Александрович.

— Прежде чем допускать подобные обвинения, несколько раз стоит подумать! — вдруг отчитал его Штемпель.

— Борис Александрович, — вмешался в разговор уже Монахов. — День был длинный. Все устали. Пойдемте уже домой!

— Вы — домой, а мне еще в сыскное, — заметил Жора.

На том и порешили. Однако Георгий запомнил, что коллеги не очень-то горят желанием искать, возможно, главное звено в этом деле.

6

Отчитавшись перед Кошко — особенно Аркадия Францевича интересовало, как ведут себя заклятые коллеги — конкуренты из других правоохранительных ведомств, Ратманов вновь нашел время перекинуться парой слов с дамочкой из канцелярии. Звали ее Софья, и она активно делилась с попаданцем слухами и сплетнями о работе полиции начала XX века.

— Двуреченский — тот еще щеголь, — говорила она. — Все барышни из управления — его!

— А ты?

— Не нравится он мне. Когда смотрит, будто раздевает!

— Кто? Двуреченский? — удивился Георгий.

— Двуреченский, Двуреченский… Только раздевает не в том понимании, в каком вы подумали.

— А в каком я подумал?

— Знаю я в каком. А в том, что будто просвечивает тебя всю, будто лучом рентгена прожигает, и ничего-то от него не укроется!

— Вот оно как.

— Кстати, читали сегодняшний «Московский листок»? — резко сменила тему Софья и стала еще серьезнее.

— Я такое не читаю, — соврал Ратманов, вспомнив о неприятном Кисловском, который там работал.

Но дамочка уже протянула ему газету, ткнув красивым пальчиком в нужное место.

«…Благодаря коллежскому секретарю Георгию Константиновичу… не секретарю, а асессору, снова врет… — прочитал он про себя. — Удалось засадить в Бутырскую тюрьму ни в чем не повинных людей. Вся их вина заключалась только в том, что они перешли дорогу Ратманову…»

Жора вздохнул. А потом опустил палец еще ниже. Оттуда улыбался с фотографии Казак, он же Матвей Иванович Скурихин. Рядом статья от вездесущего Кисловского информировала, что «по совокупности заслуг» офицеру вручили очередной орден, на этот раз Святого Владимира второй степени. И поздравлял Казака в Кремле еще