Смерть в салоне восковых фигур - Лев Брусилов

сказал правду относительно того, что видел там дочь купца Людмилу, да и зачем ему врать? Но рассказ Зрякина указывает, что видел мелочный торговец там другую женщину, которую было не рассмотреть и которая пряталась в темноте, точно опасалась, что кто-нибудь её увидит в окно. А может быть, и знала, что за ними с Пядниковым кто-то наблюдает, и не хотела, чтобы её узнали.

Глава 9

Фома Фомич говорит с Кочкиным

Покидая сыскную, Сиволапов завистливо осматривался по сторонам. «А хороша, наверное, здесь служба, – думал он, – на дежурства ходить не надо, мундир надевать не надо… Хотя в мундире есть свои важности и преимущества, – возражал он сам себе. – Без него люди не узнают, что он служит в полиции. С другой стороны, зачем всем это знать?»

В душе городового, кто-то удивится, но у городовых тоже есть душа, может, не такая белоснежная, как у прочих, но есть, так вот в душе городового заспорили два человека: один был в полицейском мундире, шашка на боку, наган в кобуре, лихо закрученные усы, точь-в-точь сам Сиволапов; другой в гражданском платье, без усов, но тоже похож на Никодима Прохоровича.

Тот, что в мундире, распинался, горячился: «Да, как же можно без формы? Да в ней, если приглядеться, вся сила, всё могущество! Ведь злодей, он же не человека, он мундира боится, потому как знает – за мундиром власть! А как ему, злодею, эту саму власть показать, когда ты в гражданском платье, как? Он ведь, мерзавец, и слушать не станет, если ты в поношенной поддёвке да простом картузе. Да ещё, чего доброго, в морду заедет». «Это верно, – тихо соглашался тот, что в гражданском платье, – мундир – сила, первая примета власти! Однако не всегда эта примета нужна и не всегда полезна. Если, к примеру, случится за кем-нибудь следить. Как это сделать в мундире, да ещё при шашке? Служба наша тихая, и нечего о себе на всю улицу греметь!»

«А может, и вправду взять да и попроситься в сыскную? Глядишь, возьмут? В общую полицию-то его взяли. А потом в губернию забрали, на Красную поставили, дальше, кто знает, может, и чин присвоят…» – думал, выходя из особняка красного кирпича, Сиволапов. Мысль эта ему нравилась, он даже лихо сдвинул форменный картуз на затылок, чего раньше никогда не делал. «Ничего, вот он наберётся смелости, да и попросит начальника сыскной, они теперь с ним знакомы, чтобы тот взял его к себе на службу. Хватит, уж сколько можно и в жару, и в мороз на улице стоять, пора и о том, что дальше будет, подумать…»

* * *

В это самое время начальник сыскной полиции сидел в своём кабинете и знать не знал, что скоро у него будет новый сотрудник. Однако, скажем честно, у Фомы Фомича был свой взгляд на сыскную деятельность и на то, каких людей стоит привлекать к работе, а каких – нет. Он был твёрдо уверен: из общей полиции на службу брать никого нельзя. Испорченные они там, думать не умеют, а самое печальное, что и не хотят. Лучше взять человека с улицы, и то проку больше будет. Правда, Сиволапов этого не знал, потому и был сыт надеждой, что, может, возьмут его в агенты сыскной полиции.

Фома Фомич после беседы с Сиволаповым повернулся к притихшему Меркурию и спросил, что он думает обо всём этом, верит ли он городовому.

Кочкин какое-то время ничего не говорил, раздумывал, почёсываясь то в одном, то в другом месте. Когда начальник сыскной кряхтением напомнил о себе, чиновник особых поручений сказал:

– А отчего же не поверить, мы ведь всем верим, но наша вера проверки требует…

– Да, – кивнул Фома Фомич, – ты прав, требует проверки. Ну, а относительно Пядникова что думаешь?

– Что думаю, получается, Пядников не спал ночами, ходил по салону и с фигурами разговаривал. Это похоже на… – Он не договорил, а только постучал себя пальцем по лбу.

– Согласен, – кивнул фон Шпинне, – похоже на то, что купец спятил. Фигуры за живых людей принимал. Но это всего лишь предположение, и даже не наше с тобой, а человека, пусть и служащего в полиции, но выводы делать не умеющего. Что было в салоне на самом деле, мы об этом можем только догадываться. И потом, почему Сиволапов отказался от ночных дежурств? Говорит: «Устал», – а может, причина в другом?

– В чём?

– Этого я не знаю, но, мне кажется, городовой Сиволапов не похож на молчуна-затворника, наверняка рассказал кому-то, что происходит в салоне Пядникова.

– Вы думаете, у смерти купца есть свидетель?

– Думаю – да, и, может быть, это тот городовой, который дежурил в ночь смерти.

– А почему вы у Сиволапова не спросили, кто это был?

– Чтобы не спугнуть! – тихо ответил начальник сыскной. – Если бы я стал этим городовым интересоваться, Сиволапов наверняка бы разболтал, а нам это не нужно. Хорошо бы, тёплым его взять, привезти в сыскную и поговорить по душам, чтобы не знал он заранее, о чём его спрашивать будут.

– Если он видел, как умер Пядников, и никому не сообщил об этом, вряд ли он нам признается, – станет отпираться, а доказать мы ничего не сможем…

– А нам это не нужно… – махнул рукой фон Шпинне. – Думаю, ты прав, поэтому мы не будем тащить его сюда и беседовать, мы просто установим за этим городовым негласное наблюдение. Если наши предположения верны и он видел, как умер Пядников, то молчание этого хожалого не случайно…

– Что вы хотите сказать?

– Только то, что сказал. Свидетель, если таковой имелся, неспроста промолчал. Ох, неспроста! Может быть, это и неестественная смерть.

– Но ведь доктор Викентьев, вы сами говорили, утверждает обратное – Пядников умер от сердечного приступа! – напомнил Кочкин.

– А разве доктора никогда не ошибаются? – уставился на чиновника особых поручений Фома Фомич.

– Почему не ошибаются? Вот у меня, у свояченицы…

– Знаю, знаю эту историю, – остановил Кочкина взмахом руки начальник сыскной. – Случившееся с твоей родственницей лишний раз доказывает мои слова! Доктора тоже люди. Я очень ценю Николая Петровича Викентьева, но… – Фон Шпинне криво улыбнулся и снова вернулся к городовому. – Если кто-то из Сущинской полицейской части видел, как умер купец, и не доложил начальству, то это означает только одно…

– Что?

– Пядникова убили!

– Но ведь доктор…

– Да плюнь ты на доктора! Как-то это хитро провернули, мудрено, что даже Викентьев ошибся…

– А городовой, почему он не доложил?

– Да потому что хочет на этом деле