Метод чекиста - Валерий Георгиевич Шарапов

что я что-то украл? Я просто приехал из теплых краев. И не рассчитывал на такой холодный прием.

— Ну да, — кивнул Дядя Степа.

Взял за ручку еврейский чемодан. Поднял его.

Я аж присвистнул. Под ним был еще один чемодан. Кожаный, дорогой. Тот самый, по которому сокрушались его владельцы.

Теперь я понял суть фокуса. Вор идет с чемоданом без дна — одна бутафория. Видит приглянувшийся ему чемоданчик. В суете накрывает его своим, прихватывает за ручку. Владельцы, заметив пропажу, начинают орать и озираться в поисках своей ноши. И не видят ее. А их чемодан едет в недрах другого чемодана. Ох, насколько же изобретательна и пытлива воровская мысль.

— Сдаюсь! — вздохнул еврейский вор. — Таки моя работа. Глупо отрицать очевидное и врать таким приятным молодым людям.

— Ну тогда пошли.

Мы отправились в железнодорожный отдел милиции. Там была обычная суета — расфасовывали по камерам и кабинетам бродяг, воришек, просто подозрительных субъектов.

Пока шло оформление и работа с потерпевшими, нам дали в тесной комнатенке с двумя стульями и столом переговорить с задержанным.

Махер не стал тянуть кота за хвост и сразу перешел к сути вопроса:

— Смотрю и вижу, Степан Степанович, что у вас ко мне какой-то злободневный вопрос. Не могу представить, чтобы вы оторвались от важных государственных забот лишь для того, чтобы обидеть такую мелочь, как я.

— В самую точку! — согласился Дядя Степа.

— И дело хитрое, если ЧК подключилось, — кивнул мне, добросердечно улыбнувшись, Махер.

— Еще точнее, — не стал спорить муровец.

— Конечно, помогу, чем могу, — произнес Махер. — Если мы забудем об этом глупом недоразумении на платформе.

— Не забудем, — покачал головой Дядя Степа. — Уже не получится. Колеса правосудия завертелись… Но обещаю словечко замолвить. Хорошее такое словечко. Не всепрощение, конечно, но минимизация последствий.

— Минимизация последствий. Звучит заманчиво. Но вынужден отказаться.

В общем, повыделывался Махер еще немного, потом сильно задумался, когда Дядя Степа пообещал передать его в руки госбезопасности, которая из принципа вывернет его наизнанку и отправит в места не столь отдаленные на весь остаток жизни. В общем, он поморщился, как от хорошей порции хины:

— Я уже в том возрасте, когда любят больше прогуливаться, а не сидеть… Ну что же, я готов предоставить свои консультационные услуги. Но не более.

О как. Консультационные услуги. Умеет излагать.

— Турок. Не вспоминается такой? — спросил Дядя Степа.

— Стасик, что ли? Помню, был такой мальчонка. Путался под ногами. Все старался что-то выгадать по мелочам. Так получалось, что мы все время сталкивались. Нечасто, раз в год. Но постоянно.

— Что за человек?

— Ну… Нет у него призвания к нашему древнему ремеслу. Вот и менял масть постоянно — то квартирник, то разгонщик, то вообще презренный гоп-стопщик. Ни к чему душа не лежала. Жаден до судорог в ногах. Трусоват. А вот в чем он талант — это в побегах. И чтобы вовремя спрыгнуть с гнилой темы. Бежал с того знаменитого «музыкального концерта». Бежал от сучьих войн. Бежал, когда его на толковище призвали к ответу за грязные делишки.

— А надо было биться? — заинтересовался Дядя Степа.

— Нет, ну если есть возможность, бежать предпочтительнее, чем погибать. Но не всю же жизнь бегать… Серьезные люди с ним работать отказывались. Вот и приближал он к себе всякую шантрапу. Все ж вор в законе, мало ли, что его раскороновать хотели.

— Когда видели его в последний раз?

— Полтора года назад. Он тогда новое дело осваивал. Угоны автомашин.

— А где там прибыль? — удивился я. — Что можно сделать с машиной?

— Если есть соответствующая база, то разобрать на запчасти — они вечно в дефиците. Можно угнать на Кавказ, там, поговаривают, и на учет поставят. И продадут. Хороший шахер-махер.

— И с кем он тогда общался? — спросил я.

— Вроде бы шайка-лейка у него была своя. Только одного психа знаю. Артист-куплетист. Жора со Староконюшенного. Погоняло Стихоплет. Поц просто редчайшей дурости и вселенского самомнения…

Закончив с Махером и выжав его досуха, мы перевели дух. Все же жутко утомительно общаться со старым еврейским вором — его все время тянет на лирику и словесные кульбиты.

Вышли мы с муровцем на привокзальную площадь, щедро освещенную весенним солнцем. Я невольно залюбовался грандиозным зданием в стиле неоклассицизма, богато украшенным колоннами и обращенным к Москве-реке. Башня с часами поднималась на пятьдесят метров. Гордость московской архитектуры — Киевский вокзал.

На площади стояли в ряд красные, с белым верхом, рейсовые автобусы. А в центре площади была стоянка для такси и прочих машин. Там пригрелась и моя служебная «Победа».

Поигрывая ключами, я сказал:

— Пойдем дальше по связям Турка. Нужно прояснить, где он состыковался с иностранным агентом. И чем так не угодил, что тот его кастетом подравнял. Этот Стихоплет. Слышал о нем чего?

— Всех не запомнишь. Но найдем. Жора с Староконюшенного. Плюнуть и растереть. А ты по своим каналам проверь — может, где светился. Чем черт не шутит.

— Проверим, конечно… Прошу, карета подана. — Я махнул рукой в сторону «Победы».

— Карету мне, карету, — усмехнулся Дядя Степа. — Нет, мне еще тут пошариться надо.

Он махнул на прощанье рукой и нырнул в черную пучину московского криминала.

К сожалению, оптимизм его оказался безосновательным. «Раз плюнуть» не получилось. И поиск Стихоплета стал проблемой. Притом зубодробительной…

Глава 12

— Раны, раны. Вся наша жизнь — рана. Нога — рана. Голова — рана. Война — рана. Ничего, мы к боли привычные, — беря со стула клетчатую рубаху и с кряхтеньем натягивая ее на свою плотную фигуру, произнес пациент районной поликлиники.

В криминальном мире этого человека знали как Дольщика. В паспортном столе и в трудовой книжке он числился Бобылевым Георгием Артемовичем. А раньше… Ох, да чего вспоминать, что было раньше. Много у него было фамилий. Ну что такое фамилия — ветер перемен налетел, и сдуло эти буквы и звуки. Главное, чтобы человек был достойный во всех отношениях. И Дольщик себя таковым считал искренне. Потому что, в отличие от большинства представителей окружающего его всю жизнь бессловесного и тупого стада, он всегда был готов на поступок. Притом на любой, даже самый страшный, и уже одно это переводило его в высшую категорию.

— Боль, конечно, никуда не денется. Но прожить вы можете еще долго. У вас фактура крепкая, — сказал улыбающийся врач классического вида, с чеховской бородкой клинышком, ставя на рецепте свою небрежную подпись и протягивая бумажку пациенту.

— Вашими бы устами, доктор, — с грустью произнес Дольщик. — А вообще, войну пережили и болезнь переживем.

— Вот и