Кэрол Дуглас - Кот в малиновом тумане

О, Боже. Мэтт повернулся к нему, настороженный, но пока еще не слишком-то встревоженный. Этому костюму, возможно, десяток лет, а его обладатель — просто бездомный, рыщущий по помойкам в поисках еды. Он явно не гангстер.

— Тебя весьма трудно было отыскать, — сказал человек.

Знакомый тембр голоса задел какую-то давно забытую струну в душе Мэтта.

— Да не очень, — ответил он осторожно. — Я просто работаю в ночную смену.

— К счастью, я тоже. Иногда.

Мэтт мог бы поклясться, что знает этот голос, но человек стоял в тени, и разглядеть его было невозможно.

— Зачем вы меня искали?

— Ты сам этого хотел.

Мэтт потряс головой в полном недоумении. Разговор зашел куда-то не туда.

— Кто вы такой?

— Какая забывчивость, — человек подошел поближе. Ближе, чем хотелось бы Мэтту, но его лицо все еще оставалось в тени.

Зато Мэтт мог рассмотреть фигуру. Сухой, поджарый тип, из тех, с кем не стоит связываться, хотя, кажется, не молодой. Может, это какой-то родственник покойного отчима, который услыхал, что Мэтт разыскивал Клиффа Эффингера, и теперь, когда тот мертв, желал узнать, зачем это ему было нужно? Возможно, он подозревал, что Мэтт как-то связан с убийством?..

— Эй, — сказал человек. — Я не могу понять, то ли ты чересчур доверчив, то ли чересчур беспечен. Ну, и?..

— Если не хотите это проверить, я вам не советую подходить ближе, пока не представитесь.

— Эх, Матфей-Матфей, а ведь я должен был бы оказать неизгладимое влияние на всю твою жизнь!

Мэтт остолбенел как раз тогда, когда, по идее, больше всего следовало собраться и бдить.

Этот голос, да еще назвавший его полным именем, вызвал в памяти мгновенный образ скромного кабинета, уставленного книгами, и поросший деревьями дворик за единственным окном. Очень красивый дворик, на самом деле.

— Буцек, — коротко сообщил человек, обрывая беспомощное барахтанье Мэтта в волнах воспоминаний. — Вспомнил?

— Господи, отче, я забыл!.. Я ведь действительно оставил свой телефон в семинарии, но они так мялись, я даже не думал, что вы со мной свяжетесь…

— Я бы и не стал, если бы дела не привели меня не куда-нибудь, а в Лас-Вегас. И мне как раз передали твое сообщение. Почему бы нам не возобновить движение? Пока мы тут стоим, «Серкл Ритц» не становится ближе.

— Вы знаете, где я живу?

— Ты оставил адрес.

— Да, точно. Но телефон и адрес КонТакта я не оставлял. Как вы…

— Я много езжу, и привык досконально все проверять. По работе.

Они пошли рядом — Мэтт и тот, другой, немного выше него ростом. Чувства Мэтта метались между такими же совместными беседами и прогулками по буколическим окрестностям семинарии в Индиане и этой темной дорогой домой… десять лет спустя.

Несмотря на то, что другие семинаристы не любили и побаивались отца Буцека за проницательность и строгость, Мэтт его всегда обожал. До тех пор, как…

— Вы оставили служение, — сказал он. Тоном обвинителя.

— Ты тоже, — напомнил Буцек. — Должен сказать, Матфей, что я удивлен. Удивлен и огорчен.

— Меня зовут Мэтт, и оставьте ваши увещевания тем, кому они могут пригодиться.

— Ух ты. Ладно, вернемся к настоящему времени. Я не так и не смог понять по твоему поведению, кто ты теперь: человек, который рвется встретить лицом к лицу потенциально опасного ночного незнакомца или милый католический мальчик, смиренно ожидающий, пока его ограбят.

— Я могу за себя постоять. На меня еще никто не нападал по дороге домой. До сегодняшней ночи.

— Ах, да, боевые искусства. Я помню, ты, придя в семинарию, уже был мастером. Вот не помню, что это было. Тайквондо? Карате?

— Все, что кажется подходящим в каждом конкретном случае, и я не имею в виду — на тренировке. Тренировки были тогда. А теперь я могу постоять за себя.

Буцек кивнул.

Отец Буцек! — настойчиво поправил внутренний голос. Некоторые вещи должны всегда оставаться неизменными: приходская церковь, рядом с которой ты вырос; Папа Римский; священник, который был твоим духовным отцом в семинарии. Это ты можешь отпасть, можешь отречься, как апостол Петр, можешь даже, по иронии судьбы, оставить служение в возрасте тридцати трех лет, но эти вещи должны оставаться неизменными. Буцек — порой потрясающий, вечно мудрый, с интеллектом, позволяющим ему видеть вещи насквозь. Отец Буцек, знавший даже то, в чем каждый семинарист боялся исповедаться.

— Там, в паре кварталов, «Бюргер Кинг», — сказал Буцек. — Пойдем, выпьем по чашечке кофе.

— Я не пью кофе по ночам.

— В трех кварталах отсюда есть бар.

— Вы хорошо осведомлены. Но я не хочу спиртного.

— Тогда пошли в «Бюргер Кинг». Во всяком случае, это более подходящее место для парочки бывших священников, чем бар.

Закусочная «Бюргер Кинг» была, к тому же, освещена гораздо лучше, чем бар.

Мэтт чуть не ослеп от бьющего в глаза света, но послушно встал в очередь рядом с Буцеком, как примерный заключенный, и взял обычный гамбургер и картошку-фри.

Буцек заказал себе сэндвич с курицей, который он как следует посыпал перцем и намазал сверху горчицей.

Они уселись за гладкий стол, на гладкие сиденья, созданные для того, чтобы посетители скользили по ним туда-сюда, приходя и уходя, в бесконечном круговороте.

Вокруг них люди болтали, жевали, стучали подносами, приходили и уходили. Хотите уединения? Притормозите, когда все вокруг спешат.

— Хорошо выглядишь, Мэтт, — Буцек сразу принял цивильную форму имени Матфей, как будто был рад стереть лишнее напоминание о их прежней жизни.

Он медленно пережевывал свой сэндвич, наклонив голову к столу, его лоб пересекали морщины, но не от беспокойства, а от постоянного поглядывания поверх сэндвича на Мэтта. И, возможно, от любопытства.

— Мне… непривычно звать вас просто Фрэнком.

— Ничего, зови. Мы провели столько часов за изучением теологии, служения, святости, этики… Догадываюсь, что я никогда не знал тебя толком, правда?

— Да и я вас, — Мэтт нехотя выволок вялый кусочек картошки из лужицы кетчупа, выдавленного им на бумажную тарелку из нескольких маленьких пластиковых пакетиков. Это выглядело, как свернувшаяся кровь. — Когда вы отказались от сана? Вы… женаты?

Фрэнк скривился, как будто на зуб ему попала куриная кость в сэндвиче:

— Отказался… вскоре после того, как ты закончил семинарию, так что я ветеран-отступник. Да, женат. Уже восемь лет.

— А она…

— Католичка? Да. Преподаватель музыки в школе. Вдова. Трое сыновей-подростков, — Буцек расхохотался так, как никогда не смеялся в семинарии — громко и, кажется, над самим собой: — Я по-прежнему духовный наставник, Матфей… Мэтт. Вроде как.

— А своих детей у вас нет?

— Нет, — ответил он коротко, закрывая тему.

«Не может или не хочет?» — подумал Мэтт. Но это его не касалось, так же, как ничего в его личной жизни — и в его душе — больше не касалось Фрэнка Буцека. Семинария для них обоих осталась в прошлом.

— А ты? — Фрэнк уже тянул через трубочку диетический лимонад из накрытого пластиковой крышкой бумажного стакана.

— Я ушел год назад. Работа на «телефоне доверия» была первой службой, которая мне подошла и на которую меня взяли. Работаю уже полгода. Мне нравится. Не слишком отличается от исповедей, особенно таких, как в старые времена — в затемненной кабинке с задернутыми занавесками. Надеюсь, что делаю доброе дело. А вы теперь кем работаете? Для бюро по трудоустройству мы, отставные священники, трудная задачка, да? Чересчур образованные, но не имеющие никакого опыта.

— Ну, я кое-что нашел, — сказал Фрэнк уклончиво. — Но скажи-ка, о чем ты хотел со мной поговорить?

— Это… м-м-м… — Мэтт отодвинул в сторону коричневый пластиковый поднос с едой и устроил локти на гладкой скользкой поверхности стола. — Личное. И это вообще не мое дело, но мне не дают покоя сомнения. Я хотел поговорить про отца Рафаэля Фернандеса.

— Хороший человек. Очень хороший священник.

— Рад слышать. К несчастью, я слышал о нем кое-что еще, с противоположной стороны, но… короче, его обвинили в развращении малолетних.

— Публично?

— Нет. В этом-то и проблема. Об этом знают, очевидно, сам отец Фернандес, и человек, который его обвинил. И я.

— Больше никто?

Мэтт угрюмо кивнул.

— Этот человек, если он жертва, конечно, подаст в суд?

— Да в том-то и дело. Он не жертва. Он шантажист, грязный шантажист, который ненавидит церковь и всех, кто с ней связан. Он убил свою старую тетку, чтобы завладеть ее имуществом, распял монастырского кота и донимал звонками непристойного содержания престарелую, и, к счастью, глухую как пень монахиню…

Фрэнк Буцек подскочил от этой литании, перечисляющей дьявольские деяния.

— Но он не подал в суд на отца Фернандеса за растление?