Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

— Ой! Это я забыла, когда накрывала на стол.

Алекс недобро сверкнула на мачеху подведенными русалочьими глазами.

Двинский же снисходительно похлопал жену по плечу.

— Вы, Ника, ее простите. Там, откуда приехала моя девочка, рот вытирают рукавом, — ухнул привычным смехом. — Так, кстати, даже аппетитнее.

Он налил себе вина, пригубил. Одобрительно кивнул, поцокал языком:

— Отлично, отлично. И с цветом угадали — под рыбку.

Вино было холодным, я пила его как воду, большими глотками. Мне требовался серьезный процент алкоголя в крови. Алекс тоже отпила одним махом половину. И тут же, взглянув почему-то на сестру и зятя, раздраженно отставила бокал. Не понравилось? Я продолжала ревниво отслеживать реакцию на свой подарок. Анна вино только пригубила, а молодой супруге Двинского и вовсе не налили.

— Ну что ж, за официальное знакомство! Мы с Никой впервые выпиваем вместе и, дай бог, еще много, много раз повторим!

Алекс хмыкнула:

— Да уж. В нашей семье принято избегать повторов только в творчестве.

— Не скажи. — Двинский с явным удовольствием намазал свежайший хлеб маслом, незаметно положил мне кусочек на тарелку. Я вспыхнула от удовольствия. — Хорошие поэты пытаются сделать себе и судьбу «не как у всех». Биографию с большой буквы Б.

— Ну у тебя-то так не вышло. — Алекс лениво подцепила кусочек рыбы из салата. — Разводы, женитьба на молоденькой — это разве не клише?

Я испуганно взглянула на молодую жену. Будто не замечая подколок, она теперь жадно, даже как-то неопрятно ела.

Двинский театрально вздохнул, склонился ко мне с заговорщицким видом.

— Обжора, пьяница, бабник! Вот как меня воспринимают собственные дети! Слава богу, пришел человек, увидевший во мне поэта.

— Папе нравится играть в недолюбленного гения, — повернулась ко мне Анна. — Вы не обращайте внимания. Еще салата?

— Да уж, Ника, нет пророка не то что в своем Отечестве! В собственном доме, понимаете, играю третьесортную роль!

— Вы присутствуете при центральной оперной партии — забытый собственной семьей старик. Буквально Король Лир. — Анна мягко улыбнулась, похлопав по руке отца.

— Эх, как отвратительна старость. — Двинский шмыгнул носом и вновь, разливая вино, обошел бокал юной супруги.

— Ничего, — хмыкнула Алекс. — К поэту не прилипнет — очистительный эффект искусства.

Я попыталась улыбнуться.

— Хватит смущать гостью. — Анна начала убирать тарелки. — У нас, Ника, такая пикировка каждый день.

— А еду вам, прорвы неблагодарные, кто готовит? Папочка!

И он, подмигнув мне, отодвинул стул, подошел к плите, где на маленьком огне что-то тушилось с начала ужина, и, напевая нечто оперное, влил туда сливок; еще поколдовал со специями — я завороженно следила за его руками: вынул большими щипцами пасту, па-па-пам, бросил ее почти небрежно в соус, припорошил пармезаном, опылил свежим перцем, обжегшись о сковородку, ойкнул, схватившись за мясистое ухо: «Твоя ж Евтерпа!» И вот наконец торжественно водрузил блюдо посреди стола:

— Быстро, крошки мои, налетаем!

И все, как птенцы, и правда потянулись за своей порцией окутанных густым томатно-сливочным соусом спагетти, от которых исходил явственный запах счастья, в ореоле чеснока, базилика, вяленых сицилийских помидоров… И на веранде стало вдруг по-тропически тепло, запотели, отдаляя промозглые сумерки, стекла.

О, как они мне нравились в тот вечер, как я смеялась вместе со всеми, как внезапно оказалась пустой уже третья бутылка вина. Как я почувствовала себя вдруг не зрителем, но полноценным участником этого семейного спектакля. Будто наблюдала за инвариантом своей судьбы, будто всю жизнь нежилась в этой теплой ванне из любви и ласковых подколок. Где-то там, за пределами сцены, остались бедные, политые яйцом макароны моего детства, безвоздушное пространство пришедшей в запустение квартиры. Я оставила его без боя. Двинский весь ужин сидел рядом, без конца подкладывал еды, подливал вина, пока Анна со смехом не остановила его:

— Папа, да хватит же, ты ее уморишь с непривычки!

— Нечего из меня делать какого-то Гаргантюа! — Он мельком поглаживал меня по плечу, накрывал мою руку своей лапищей.

И мне казалось, что очки мои, взятые больше для конспирации, придали мне особенную зоркость. Я видела, какое у мужа Ани хорошее лицо, и как они подходят друг другу. Да и с ней самой, это же ясно, мне будет просто найти общий язык: она так похожа на отца теплом, тактильностью, расположенностью к собеседнику. И Алекс — с ее смертельной элегантностью и иронией: о, как бы я хотела иметь такую сестру! Она научила бы меня одеваться. Конечно, у меня никогда не получилось бы носить одежду как она — для этого нужны такие же бесконечные ноги и эта изысканная маленькая грудь…

— …да и в шмотки ушла, чтобы скрыть недостатки фигуры! — Я резко вынырнула из своей благостной эйфории. О ком это он? Неужели об Алекс? Испуганно взглянула в ее сторону: Алекс втянула в себя последнюю спагеттину и не спеша промокнула рот салфеткой.

— …Сказал человек, который в юности спал с портнихами и продавщицами комиссионок — только бы удержаться в имидже денди…

— Но и это еще не все. — Двинский повернулся ко мне, будто не услышав реплику дочери. — Старшая дочь, золотая медалистка, решила меня добить, уйдя — куда бы вы думали? В педагоги. Как говорится: нет пути-дороги — иди в педагоги.

— Прекрасная профессия, — осторожно начала я, жалея, что упустила начало беседы.

— Которую я, к сожалению, так и не освоила… — Анна сомкнула котиковые брови.

— Именно, — перебил он. — Ведь папа расстарался и перевел дочку на журналистику.

За столом на пару секунд повисла тишина. Анна потянулась в мою сторону, чтобы забрать грязную тарелку, и усмехнулась, став вдруг очень похожей на сестру.

— Пытался, видно, приблизить к себе. Ведь что есть журналистика, как не низкая проза? В некотором роде тоже литература. А вы, Ника?..

— Я занимаюсь поэзией девятнадцатого века. — Мне снова стало неловко.

— Девятнадцатого? Не двадцатого? — подняла бровь Алекс. — Все-таки наш папа2, хоть и мастодонт Парнаса, с Пушкиным дружбы не водил.

— Не острите. — Двинский похлопал меня по руке. — Эта девушка пишет такие стихи, закачаетесь!

— Только умоляю, не заставляй ее вставать на стульчик и читать их вслух. — Алекс повернулась ко мне со светской улыбкой: — Хотите десерт, Ника?

— Я еще пишу роман, — вдруг пискнула я. С чего на меня вдруг нашла такая откровенность? Рукопись была моей главной тайной, подобием девичьего дневника.

— Ника! — улыбнулась мне Анна. — Вы, похоже, и правда человек Возрождения!

— Так-так, — перебил ее отец. — И о чем же ваша проза?

Я назвала имя. И увидела на лицах вежливое недоумение: от протеже Двинского ждали чуть большей оригинальности.

— Что ж, — первым отреагировал Двинский. — Знакомый нам всем господин.

Он хохотнул, положил в рот кусочек торта, с