Слезы Вселенной - Екатерина Николаевна Островская

в общак честно отстегивает. На девчонок Каро наплевать было, но он пообещал помочь. Только мне надо было доказать, что не гоню пургу про владельца клуба и ментов… Что я и сделал. Через пару дней нашли тело этого придурка, а клуб его в скором времени сгорел… Типа того что взорвали его. Жалко, конечно, неплохой шалман был. Наташку я забрал к себе и сказал, что если она мне рога наставит, то я ее или убью, или на трассу поставлю. Она согласилась, сказала только, что лучше смерть, чем трасса, но только она мне изменять не собирается, потому что от добра добра не ищут. Я ее пристроил в актерские мастер-классы. Теперь и фильмы с ее участием оплачиваю. Мне не в убыток – уже хорошо. И она мне почти за двадцать лет ни разу не изменила. У меня все под присмотром: ее водитель-охранник каждый шаг ее стережет, есть и средства технического контроля… Поэтому, Рома, в том, что твою жену убили, – твоя вина во всем. Сам ты это сделал или нанял кого – твоих рук дело. Но я не осуждаю: раз ты на это пошел, значит, было за что. Но я даже думать об этом не хочу: в каждой избушке свои погремушки.

– Хватит на сегодня, – произнес Курочкин, поднимаясь, – у меня действительно горе, а ты, Альберт, зря такое говоришь… Пойду я…

– Твое горе, Рома, с тобой под ручку пришло, – усмехнулся Альберт Семенович, – с тобой и уйдет. А то, что бабу убил, – так с кем не бывает. Не так ли, Женя?

– Я-то тут при чем? – поморщился Сорин.

Роман Валентинович, не прощаясь и не оглядываясь, вышел. На экране было видно, как он остановился в зале, отыскивая взглядом свою подругу, хотел было подойти к ней, но остановился. Седой поэт продолжал читать свои стихи:

Нас море качало, точнее Маркизова лужа.

Но била волна в облака и швыряла ошметки на берег.

Сидящий на веслах бродяга, бывалый и дюжий,

Загар потеряв, был похож на застиранный тельник.

Нас море качало, и чайка над нами кричала,

И вихрь одичалый в борт целился для абордажа…

………………………………………………………

– Почему ты с ним так жестко? – обратился к Альберту Сорин.

– Я говорю так, как считаю нужным. Времена меняются, но мы остаемся прежними, только умнее становимся, хотя и не все. Вон сколько наших с тобой ровесников на кладбищах уже. Твой типа бедолага Рома начал ныть про свое горе, а сам под ручку с любовницей к тебе пришел. Раньше с женой по тусовкам мотался, а теперь непонятно с кем якшается. Шадолба какая-то крашеная.

– Это его партнерша по бизнесу, – объяснил приятелю Сорин.

– А-а-а, – протянул Ничушкин, – тогда понятно. Мне, правда, показалось, что я ее в компании Карпоносенко когда-то видел – лет пятнадцать назад. У меня прекрасная память: я и хорошее помню, а плохое и вовсе никогда не забываю. А теперь сдается мне, что и самого Ромы Курочкина скоро не станет, и дело даже не в том, что кто-то на его бизнес лапу наложит: его жена за собой на тот свет утащит, если в ее смерти есть хоть капля его вины… Ты хорошо знал его жену?

– Вообще не знал. То есть знаком был, в компаниях встречались. Вероника сказала, что они учились на одном факультете, но на разных курсах и специализациях. Сказала, потому что я не помню такую студентку. Прогуливала мои лекции, видать.

…Случайный попутчик ушел, волоча свои клеши.

И птица умолкла, и ветер умчал без оглядки.

В траву упаду, чтобы в небо уставиться лежа,

Чтоб мир за спиной, как рюкзак, упирался в лопатки.

Крик звезд услыхать и услышать, как шепчутся травы,

Как зреет роса и кузнечик поет вдохновенный,

С единственной болью: а что, если скептики правы,

И мы одиноки в огромной пустыне Вселенной…

Находящийся в зале Курочкин потоптался и направился к выходу. Осторожно придерживая дверь, словно боясь, что она громко хлопнет, вышел.

…Я рядом проснусь, обниму, и забудется вскоре,

Что встреча случайна, но мы не расстанемся утром.

Мы к счастью пойдем и дышать будем легкими моря

И к звездам взлетать на суденышке старом и утлом.

– Позовем сюда этого слепого мужика? Уж больно про гвоздь мне понравилось, – предложил Ничушкин и посмотрел на хозяина дома: – Ты не против?

Сорин кивнул.

– Почему-то хочется с ним поговорить, – продолжил Ничушкин. – Про заточенный гвоздь в кармане и вообще, для чего ему поэзия? Кому она нужна? Нальем ему рюмочку. Закуску какую-нибудь организуем, а то когда он еще вкусно поест. Жалко мужика, конечно, вроде что-то по жизни понимает, а выглядит как нищеброд.

Евгений Аркадьевич позвонил на кухню и приказал, чтобы в бильярдную принесли напитки и закуски на троих, а лучше – на четверых человек. Потом он предложил Альберту продолжить партию в преферанс, но уже в гусарика, открыв карты ушедшего Курочкина. Но Ничушкин отказался:

– Да это уже не преферанс получается.

И вдруг Альберт Семенович вспомнил:

– А Рома с нами так и не рассчитался за проигрыш! Мы две партии сыграли. Он оба раза проиграл, я после первой немного поднялся, даже в плюс вышел, а за ним почти две штуки евро. Копейки, конечно, для меня, но я не привык, чтобы меня вот так запросто динамили. Звони ему, пусть вернется и отдаст то, что должен, а то все будут знать, что он жмот и кидала. Звони!

Евгений Аркадьевич посмотрел на экран, на котором любители поэзии – в основном любительницы – окружили Кислевича и Колпакову. Гости о чем-то оживленно беседовали со своими кумирами. Старичок с девочкой скромно сидели в сторонке. Сорин взял телефон и набрал номер Романа Валентиновича. Пошли гудки. Никто не отвечал.

– Он, вероятно, на территории где-то, а телефон в своей машине оставил, ждет свою подружку, – объяснил Сорин приятелю, – никуда он без нее не уедет.

Произнеся это, он поднялся, вышел в зал, приблизился к старичку, наклонился и сказал ему что-то почти в самое ухо. Тот в ответ кивнул и поднялся. Сорин взял его под руку и что-то сказал девочке. Та вздохнула и снова опустилась в кресло. Как раз в это самое время в бильярдную принесли с кухни напитки и закуски. Ничушкин наблюдал за всем происходящим на экране, он даже ближе подошел, чтобы получше разглядеть некоторых женщин.