Пропасть - Роберт Харрис

– Но письмо никак не подтверждает его утверждения. Скорее, наоборот. – Келл посмотрел на Димера с перекошенным от гнева лицом. – Он намеренно лгал всей стране.

По непонятной причине Димеру вдруг захотелось вступиться за этого человека.

– Премьер-министр определенно все приукрасил. Возможно, если бы он не отослал письмо мисс Стэнли, если бы держал его при себе, когда готовил свою речь, то не зашел бы так далеко.

– Это очень милосердное объяснение. И даже если оно справедливо, это в самом лучшем случае означает, что он утратил здравость суждений. – Келл снова взглянул на фотографию. – Я хотел бы оставить ее себе. Вы ведь можете сделать копию?

– Да, конечно.

Келл положил фотографию во внутренний карман. Зачем она ему понадобилась? Раньше Келл ничего у Димера не забирал. Пол убрал остальные снимки в портфель.

– Что-нибудь еще? – спросил Келл.

– Ничего особенно интересного. Если говорить в целом, то в последнее время отношения между премьер-министром и мисс Стэнли стали несколько напряженными. Мне кажется, их роман подходит к концу. Похоже, она собирается выйти замуж за Эдвина Монтегю.

– Это было бы весьма прискорбно, – заметил Келл. – С точки зрения разведки.

Димер удивленно посмотрел на него:

– Но мы ведь, безусловно, хотим, чтобы премьер-министр перестал посылать ей закрытые сведения?

– Хотим, конечно хотим! – тут же ответил Келл. – Но вы должны согласиться, что это дает нам уникальные сведения о том, что происходит в высших кругах власти. Мы втроем: вы, я и мисс Стэнли – самые информированные люди в стране. Разве вы не пожалеете, если это прекратится?

Димер на мгновение замялся.

– Нет, сэр. Честно говоря, у меня довольно неприятные ощущения от всей этой операции, особенно теперь, когда стало ясно, что ни один из секретов не попал к врагу. Это очень сомнительная история, и я не уверен, что здесь есть ради чего рисковать и продолжать расследование. Полагаю, нам следует подумать о закрытии дела.

– Вы так считаете? Боюсь, это не вам решать. Но я услышал ваше мнение. Понимаю, насколько это однообразная и уединенная работа. Возможно, я подберу кого-нибудь вам на замену. Дайте мне знать, если появится что-то важное; если же нет, то увидимся здесь же через две недели.

С тем Димер и вернулся в Маунт-Плезант, чтобы и дальше добросовестно наблюдать за перепиской между премьер-министром и Венецией, а теперь еще и между Венецией и Эдвином Монтегю, которые обменивались письмами все чаще. В следующие две недели он исправно заносил в журнал даты и главные события. Это все больше напоминало любовный роман, издающийся отдельными главами, где историю к неизбежной развязке приближают те силы, которые читатели видят яснее, чем сами герои. Димер поймал себя на том, что каждый день спешит на работу не ради того, чтобы отслеживать секретные сведения, а ради того, чтобы узнать, что произойдет дальше.

Во вторник, 27 апреля, Венеция вернулась из Олдерли в Лондон и отправилась на пятничную прогулку с премьер-министром. И оставила его, как он признался в написанном ночью письме, «озадаченным и растерянным»:

Это было очень странно – то, что ты сказала сегодня о равнодушии к себе самой и собственному будущему. Твои слова наполнили меня удивлением и дурными предчувствиями… Прочие дела, и домашние, и политические, меня совсем не радуют. Каждый день приходится списывать новые суммы с моего уже израсходованного счета оптимизма.

В среду настала очередь Монтегю жаловаться Венеции:

Если говорить совсем искренне, то сейчас я беспокоюсь только о тебе. Не могу ожидать, что ты будешь любить меня больше, чем я люблю тебя, но все-таки ты непостижимый человек, милая. Сначала ты решила провести жизнь со мной, если это будет возможно, а потом, не сказав мне ни слова, собираешься во Францию по меньшей мере на 3 месяца. Приезжаешь в Лондон и тратишь все свое время на то, чтобы сделать прививки…

В четверг Венеция и Монтегю встретились обсудить детали ее обращения в иудаизм и, очевидно, обо всем договорились, поскольку он потом написал ей:

Самой отчаянно любимой из всех женщин.

Вчера был величайший день в моей жизни. В конечном итоге самая замечательная женщина на свете отдала себя на мое попечение, в мои руки, в радости и в горе, надеясь на то, что рядом со мной сможет вести более счастливую жизнь, чем без меня или с кем-то другим.

В пятницу Венеция уехала из Лондона на уик-энд в Олдерли вместе с премьер-министром и его обычным окружением. Она писала Монтегю в поезде:

Дорогой, я бы и рада испытать хоть какое-то воодушевление, но этот адский поезд трясется так, что невозможно удержать ни мысли, ни перо. Напротив меня сидит П. М. в куда более жизнерадостном, как мне кажется, настроении, но я всем существом чувствую, что эта поездка не будет удачной. Чувствую, что поругаюсь с Бонги, буду несносной с П. М., а еще мне придется уходить от расспросов Вайолет, если она соизволит задать хотя бы один… Я всегда пыталась убедить тебя в том, что совершенно равнодушна к своей жизни. На бумаге эти слова совсем не впечатляют. И все же я просто хотела бы, чтобы ты был здесь, и ужасно по тебе скучаю. Сегодня опять такой прекрасный день, и мы могли бы быть так счастливы…

В субботу она написала ему еще одно письмо из Олдерли-Хауса:

С Булонью все решено, дорогой. Я уезжаю через неделю, в понедельник. Не сердись на меня за то, что я все так устроила. Знаю, тебе, наверное, кажется, будто я проявляю прискорбную холодность, но это не потому, что я стараюсь все отложить, просто хочу сама увидеть, что происходит всего в 60 милях от большой войны.

Монтегю ответил на это:

Я опечален из-за Булони. Что ж, пусть будет так, только поклянись, что вернешься к определенной дате, и постарайся уладить все до приезда. Сможешь?

В понедельник, 3 мая, премьер-министр написал ей полное благодарности письмо с Даунинг-стрит:

Я чудесно провел время в Олдерли и буду вспоминать об этом в предстоящие недели разлуки и одиночества. Были, правда, и моменты уныния, за которые я сам несу ответственность. Надеюсь только, что не заразил тебя своим дурным настроением.

Во вторник он навестил ее на Мэнсфилд-стрит, а потом снова написал ей:

Полночь. Не думаю, дорогая, что ты была очень рада видеть меня этим вечером. Я прошел пешком (чуть ли не бегом) почти