Необратимость - Владимир Николаевич Моргунов

— Покажите сейф, в котором хранится охотничье оружие вашего отца, — Грачев смотрел на себя со стороны и был собой доволен — он олицетворял собой закон. Суровый, но закон.

— Да вот же он, — Воронов подумал про себя: «Придурок или прикидывается? Неужели непонятно, что в таком большом сейфе может храниться?»

— Ключ от сейфа где? — включился эксперт.

— В ящике стола, — Воронов подошел к столу и протянул руку к ручке на ящике.

— Стоп-стоп! Не прикасайтесь.

Эксперт присел на корточки и стал орудовать кисточкой с порошком и клейкой лентой. Сняв ленту и посмотрев ее на свет, он удовлетворенно крякнул.

* * *

Он вызвал меня к себе, и у меня рука задрожала, когда я трубку телефона взяла. Какого черта! Что я такого сделала! Я ведь ничего не сказала ему, а собиралась. Как я войду к нему, как взгляну ему в глаза? Спокойно, Аверина, спокойно! Ты психолог или «залетевшая» девятиклассница?

Вошла, взглянула. Не просто взглянула — дуэль взглядов получилась. У него — удивление, что-то вроде грустинки, потом усмешка. В такой последовательности. И именно усмешка, не насмешка. Или я никудышный психолог.

— Ксюша, хочешь узнать, кто на тебя напал вчера?

— Еще бы не хочу! Представители «золотой молодежи» или бандиты?

— И то, и другое. Владелец автомобиля — некто Самарцев, заместитель генерального директора фирмы «Оникс».

— Фирмы, принадлежащей Березину. Теперь понятно, откуда ноги растут.

— Да, Березин проходил у нас по одному делу. Пострадавшие — они же напавшие на тебя — в общем-то, претензий к тебе и даже ко мне, — Рындин ухмыльнулся, — не имеют. Видимо, адвокаты надоумили. А вот им можно вменить попытку незаконного лишения свободы или хулиганство.

— Сразу скажу — не хочу мараться. Они свое получили.

— Вот и хорошо. Теперь вернемся к делам текущим. Ермакова надо…

Он что-то говорит, а почти не воспринимаю. Я ничего ему не сказала. А надо бы. Впрочем, время у меня еще есть.

— Ксения Васильевна, ты меня не слушаешь? — я словно из воды вынырнула.

— Нет-нет, слушаю, конечно. Да, мы с Кряжевым проверим Ермакова. Евгений Павлович, я хочу сказать вам…

Грачев всегда стучал в дверь кабинета Рындина перед тем, как войти. И сейчас постучал.

— Разрешите!

— Да, заходи, Федор. Что ты хотела сказать? — это относилось к Авериной.

— Ничего. Так, соображения… Мне можно идти?

— Конечно, конечно.

Грачев, не дожидаясь, когда Аверина выйдет из кабинета, выдал:

— Товарищ подполковник, такой поворот с Вороновым нарисовался!

Аверина задержалась у двери.

— Ну-ну, излагай, капитан.

— Ружья, которое зарегистрировано на Воронова Виталия Дмитриевича, в квартире не оказалось. И Дмитрий Воронов, сын — подозреваемый, значит — объяснить, куда ружье делось, не смог.

— И что, не нашлось ружье?

— Вроде как нашлось.

— Что значит «вроде как»?

— Оказалось, что Воронов-старший на дачу его с собой взял. Для самообороны как бы.

— Ты как выяснил это? Звонил Воронову-старшему?

— Да, звонил. С телефона Воронова-младшего.

— Понятно. Виталий Воронов сколько дней уже на даче живет?

— Так ведь четыре.

— А Ермакова убили позавчера. Виталий Воронов не сказал сыну, что берет ружье с собой?

— Не сказал. Дмитрий Воронов объяснил, что отец, мол, днем уезжал, когда он на работе был.

— А Виталий Воронов в отпуске или?..

— Вроде бы на пенсии…

— Ему пятьдесят один год, он военный пенсионер. Подполковник в отставке. Афганец, — осмелилась влезть в разговор Аверина.

«Вот дура-а! Он подумает, что я уже рассчитываю на его особое расположение. Дура, идиотка, бестолочь!»

— Афганец? Что же, штрихи к портрету героя. Ксения, у Виталия Воронова автомобиль есть?

— Так точно. «Нива».

— Отлично! Федор, смотайся к этому Виталию Воронову, изыми ружье. Если оно у него еще. Только не сразу, надо еще разрешение оформить.

ОН

Снежинск — такие места принято называть медвежьими углами. Хотя в тамошних местах медведи и лет триста назад наверняка не водились. Зайцы да лисы только. Все потому, что лесов там не много и в большинстве своем они саженые. Бедная природа, бедные люди.

Злые, ожесточенные, обиженные на весь мир люди. Это я позже понял — про тамошних людей — когда уехал оттуда.

Времена тогда везде были не сахар, начало девяностых, но Снежинск всегда стоял на порядок ниже во всех отношениях.

Именно в начале девяностых те края и стали обозначаться модным термином «депрессивный регион». А вообще-то депрессия там началась еще в те годы, когда я в школу пошел. Угольные шахты стали закрываться одна за другой, народ пристраивали на открывшиеся заводы и заводики.

Даже в конце нашей улицы заводик консервный открылся. Бабы, раньше целыми днями торчавшие на лавочках у своих дворов и на огородах, теперь с достоинством графинь и баронесс несли свои задницы — утром на заводик, вечером с него.

У моей матери и отчима имелась неплохая по тем временам библиотека. Я читал все без разбора. Лет в двенадцать прочел «Жерминаль» Золя и поразился — это же о Снежинске, хоть и написано сто лет назад и о французах.

Мой двоюродный брат Генка тоже работал на шахте — тогда еще не закрывшейся. Генка был видным парнем, что-то даже французское в его облике неуловимо просматривалось — нос с небольшой горбинкой, острые скулы, вихрастые волосы. Или я его таким под влиянием «Жерминаля» и «Фанфан-Тюльпана» видел. Рослый, жилистый. Тогда еще слова «мачо» не знали — у нас в Снежинске тем более. Но к Генке это определение подходило. Девок Генка менял, как минимум, раз в месяц. И рассказывал в деталях, как он их трахал.

Мы с ним как-то пошли в гости к его приятелю. Приятель и его жена учителями в средней школе работали. Не знаю, что Генку могло с ними связывать.

Пока Генка с приятелем трепались в гостиной, мы с женой приятеля Генки готовили нехитрые закуски на кухне.

Она мне показалась какой-то нездешней. Вообще-то мне в мои шестнадцать лет некоторые другие женщины тоже нездешними казались. Но та выглядела сошедшей с картины начала прошлого — позапрошлого уже теперь — века. Большие голубые глаза с длинными ресницами, светлые слегка вьющиеся волосы, великолепная фигура, тонкие «породистые» руки с длинными гибкими пальцами.

Она выглядела не просто светлой — светящейся. Лучились глаза, отсвечивала белая мраморная кожа лица и рук, излучали свет волосы.

Она много всего знала. О кино, о литературе. Знала даже анекдоты о политиках, которые не знал я.

Потом мы понесли закуски в гостиную.

Приятель Генки оказался нудноватым мужичонкой тусклой внешности. Преподаватель истории мог бы и поинтересней быть. А этот нес какую-то околесицу про табель