Пропасть - Роберт Харрис

вам, леди, за все то, что вы делаете. Страна благодарна вам.

По счастью, на этом все закончилось. Попрощавшись с лордом Натсфордом в вестибюле главного корпуса, премьер-министр спустился по ступенькам крыльца вместе с Венецией и сказал:

– Я очень рад, что увидел все это, дорогая. Надеюсь, тебе не было неловко?

– Неловко? – резко рассмеялась она. – Должна сказать тебе, что последняя часть была просто невыносимой. Боюсь, я должна вернуться и все объяснить.

– Что объяснить?

– Что я никого не обманывала, когда работала здесь, не притворялась такой же, как они.

– Но ты и в самом деле не такая.

Она не нашла что ответить.

– Пусть так, все равно мне кажется, я должна это сделать.

– Хочешь, я отвезу тебя на Мэнсфилд-стрит?

– Нет, спасибо. Сама доберусь.

– Когда мы увидимся снова?

– Точно не знаю. Завтра я уезжаю в Олдерли.

– Ты останешься там на уик-энд?

– Да. – Она знала, что он ждет приглашения; он выглядел таким беспомощным, что она взяла его за руку. – До свидания, Премьер. Надеюсь, Виндзор доставит тебе сегодня больше удовольствия.

– Ты мне напишешь?

– Как только пойму, какие у меня планы.

Она смотрела, как он уезжает. Внезапно все стало понятнее. Как только автомобиль премьер-министра скрылся из виду, она повернулась спиной к больнице и пошла по Уайтчепел-роуд в толпе обитателей Ист-Энда. Отыскала почтовое отделение и послала телеграмму Монтегю в Казначейство:

ПОЖАЛУЙСТА, ПРИЕЗЖАЙ НА УИК-ЭНД В ОЛДЕРЛИ. НАМ НУЖНО ПОГОВОРИТЬ. НЕ ПОДВЕДИ МЕНЯ. С ЛЮБОВЬЮ, ВЕНЕЦИЯ

Премьер-министр вернулся на Даунинг-стрит, проработал еще два часа, а потом ранним вечером поехал по Грейт-Уэст-роуд в Виндзор. Выйдя из машины в тени огромной круглой башни, он собрался с духом, словно ему предстояло сложное заседание кабинета министров или обсуждение в палате общин, и направился прямо в комнату Марго.

Тихонько постучал в дверь и позвал ее. Ответа не было. Он открыл дверь.

Марго лежала в темноте.

– Можно войти?

Опять никакого ответа.

Он забрался на кровать и лег рядом с ней.

– Генри, спасибо тебе за такое милое письмо, – наконец сказала она. – Мне было очень приятно, что ты ответил так быстро.

– Надеюсь, я тебя успокоил. Мы вместе через столько всего прошли. Ничто не может встать между нами.

Она повернулась к нему и поцеловала:

– Это все, что я хотела услышать.

Не говоря ни слова, они пролежали вместе еще немного.

– Думаю, мне нужно пойти и переодеться к этому ужасному обеду. Представь себе: править империей с почти пятьюстами миллионами подданных и умудриться собрать за одним столом двенадцать самых скучных из них. Это своего рода гениальность. Однако на этот раз я принесу с собой секретное оружие.

– Какое? – (Он достал из кармана фляжку с бренди.) – Ты неисправим, Генри!

А потом он стоял в своей комнате у окна, смотрел, как пасутся олени на зеленых лужайках под вековыми деревьями бескрайнего Большого парка, и думал о Венеции.

На следующий день, вскоре после возвращения премьер-министра в Лондон, к нему в зал заседаний вошел Бонги с письмом от Китченера.

Я разговаривал с Френчем. Он просил передать Вам, что при существующих объемах поставок у него будет столько боеприпасов, сколько понадобится его солдатам для следующего продвижения вперед.

Тем же вечером премьер-министр написал Венеции в Олдерли:

Моя милая, у меня была слабая надежда, что перед отъездом ты сможешь послать мне пару строчек… Но ты, конечно, была слишком занята…

Пересылаю тебе – сохрани в секрете или уничтожь, как сама решишь, – письмо, которое я получил от К., где он сообщает о результатах личной утренней беседы с сэром Дж. Френчем. Оно показывает, какую злонамеренную ложь состряпала вчера «Таймс» о том, что нехватка боеприпасов на фронте сдерживает наступление не только нашей, но и французской армии.

Уже обговорено, что на следующей неделе – втор., ср. или четв. – я должен отправиться в Ньюкасл, чтобы выступить на большом городском собрании по этому поводу. Думаю, это удобная возможность, если я сумею правильно ею воспользоваться. Уверен, что ты со мной согласна, моя добрейшая и наимудрейшая. Если бы ты смогла приехать туда! Сможешь? Тогда я бы говорил в 1000 раз лучше…

Я буду продолжать рассказывать тебе обо всем, что внутри меня и снаружи, пока ты не прикажешь мне остановиться. Но если это когда-нибудь произойдет, я скажу вместе с Гамлетом: «Дальнейшее – молчание». И занавес опустится. Но этого ведь не случится, правда? Моя единственная любовь и надежда.

Навеки твой.

В пятницу, ближе к вечеру, Венеция отправилась на машине из Олдерли-Хауса на вокзал встречать Эдвина. Она стояла в конце перрона, когда подъехал маленький поезд местной железнодорожной ветки и остановился, выпустив клубы пара. Эдвин выбрался из купе. Он был в длинном, до щиколоток, пальто, слишком плотном для такой теплой погоды, и в цилиндре. В одной руке Эдвин держал трость, в другой – большой чемодан. Он потоптался на месте в явной растерянности, огляделся и пошел не в ту сторону, потом понял, что ошибся, повернул назад, увидел ее, снял цилиндр, помахал им и поспешил к Венеции. Она шагнула ему навстречу и поцеловала в обе щеки. Его кожа была румяной, горячей, влажной и пахла одеколоном.

– Очень хорошо, что ты приехал.

– Моя дорогая Венеция, я в восторге! Не могу поверить своей удаче – два уик-энда подряд.

– Будем надеяться, что этот пройдет лучше.

– Иначе и быть не может.

Олдерли-Хаус наводнили престарелые одинокие родственники: дядя Элджернон, уже окончательно изгнанный из своего дома в Ватикане; тетя Розалинда, вдовствующая графиня Крю; тетя Мод, старая дева восьмидесяти одного года от роду, которая всю жизнь занималась благотворительностью в лондонских трущобах, а теперь с больным сердцем удалилась на покой в Олдерли. По удару гонга все они спустились из своих комнат в столовую на обед, и Венеция обратила внимание, как любезно обращается с ними Эдвин, как он внимателен к глуховатым пожилым леди, как уважителен к старикам даже после того, как Элджернон, носивший тяжелый наперсный крест с драгоценными камнями поверх элегантной пурпурной шелковой рубашки, спросил, намерен ли Эдвин соблюдать еврейский Шаббат.

– Нет, епископ, я не соблюдаю ритуалов ортодоксального иудаизма.

– Могу я спросить почему?

– Потому что умом я в них не верю, а в культурном смысле полностью ассимилировался с английским обществом. Если у меня выпадает свободная суббота, я обычно провожу ее в наблюдениях за птицами.

– В этом доме вы сможете поступать, как вам заблагорассудится, – сказал лорд Шеффилд. – Стэнли принимают Бога с любой стороны… и ни