Пропасть - Роберт Харрис

женщину. Но привычки политика заставили его сочинить осторожный ответ, балансирующий на самой грани обмана, но так ни разу туда и не скатившийся.

Моя дорогая, твое письмо опечалило меня, и я спешу сказать, что у тебя нет никаких причин для сомнений и страхов, кот. ты в нем высказываешь или подразумеваешь… Моя привязанность к Венеции никогда не мешала и не могла помешать нашим с тобой отношениям… Я никогда намеренно не скрывал от тебя то, чем делился с другими…

Ему очень понравился этот оборот: «никогда намеренно».

Последние три года я прожил в непрерывном напряжении, какое, уверен, довелось испытать на себе лишь очень немногим из живших на земле… Меня считают спокойным, невозмутимым человеком, и я изо всех сил стараюсь не терять самообладания. Должен признать, однако, что порой бываю подвержен раздражению и нетерпению, становлюсь холодным и, возможно, неразговорчивым. Боюсь, ты страдала от этого больше всех остальных, и мне очень жаль, но поверь, моя дорогая, что все это вовсе не из-за недостатка любви и доверия. Они остались и всегда останутся неизменными.

Навеки твой муж.

Он отправил письмо в замок Виндзор с курьером и вернулся к другим заботам, накопившимся в его отсутствие. Поверх груды бумаг лежал утренний выпуск «Таймс» с прикрепленной к первой странице запиской от Бонги, в которой он просил обратить внимание на передовицу. Статья сваливала все проблемы войны на премьер-министра, обвиняя его в неспособности справиться с нехваткой боеприпасов.

Если бы он занялся этим с самого начала, то, несомненно, решил бы эту проблему, поскольку обычно находит выход из трудностей, как только начинает шевелиться, чтобы обуздать кризис. Беда в том, что он редко делает это без крайней необходимости, пока не наступает беспросветный хаос и не наносится непоправимый вред. А в вопросе с боеприпасами непоправимый вред уже нанесен.

Премьер-министр позвонил Бонги.

– Это вызывающе даже по меркам Нортклиффа, – сказал он. – Мы должны ответить. Где Китченер?

– Во Франции, сэр.

– Отправьте ему телеграмму от моего имени с требованием немедленно обсудить этот вопрос с сэром Джоном Френчем и выяснить истинное положение вещей. И еще вы предлагали мне обратиться с речью к рабочим военных заводов в Ньюкасле. Назначьте выступление на следующую неделю.

В девять часов премьер-министр открыл заседание кабинета министров. Он окинул взглядом собравшихся за столом коллег, гадая, кто из них передает сведения газетам, кто предан ему, а кто – нет. И невольно всякий раз возвращался к Ллойд Джорджу.

В час дня приехала Венеция.

Ее мысли все еще заполняли события уик-энда, в особенности, загадочная фраза Реймонда об Эдвине: «Думаю, его склонности направлены в другую сторону».

Она спросила, что он хотел этим сказать.

– Пустяки, скорее всего. Просто слышал кое-какие сплетни о его жизни в Кембридже и о парне по фамилии Кейнс. Там так холодно и скучно, что люди сходят с ума и заводят странные порядки, – ответил он и поспешил сменить тему.

Поначалу она отмахнулась от его слов. Но с того момента вспоминала о них все чаще, и такая причина всевозможных неврозов Монтегю начала казаться ей все более правдоподобной. Это объяснило бы, почему он, похоже, никогда не испытывал особого романтического интереса к женщинам и почему Венеция так и не заметила ни искры влечения к нему, ни ответного влечения в нем. Все так перепуталось. Меньше всего ей хотелось сейчас ехать с премьер-министром в больницу, но он настаивал, и после недолгого ланча на двоих в малой столовой они отправились в путь.

Едва приехав на место, она поняла, что совершила ошибку. В ожидании именитого гостя в вестибюле выстроился весь старший персонал больницы, включая мисс Лакес, опирающуюся на две трости; был там председатель попечительского совета виконт Натсфорд. Венеция пыталась держаться позади, но премьер-министр подозвал ее и представил собравшимся:

– Должно быть, вы знакомы с моей доброй подругой мисс Стэнли. Точнее говоря, вы прятали ее от меня последние три месяца.

Они осмотрели западное крыло и амбулаторное отделение. Прошлись через сад, где сидели и грелись на солнце раненые солдаты, и он остановился поговорить с ними. Ему показали медицинский колледж и операционные, а потом он спросил, нельзя ли взглянуть на Чаррингтонскую палату, потому что там работала Венеция. Премьер-министр шагал по проходу мимо изумленных пациентов и их родственников, кивал направо и налево, словно на садовом приеме. «Он снова демонстрирует мне свою власть, – подумала Венеция. – Расхаживает, как павлин». А когда он заявил, что желает в заключение увидеть общежитие для санитарок, ей захотелось убежать и спрятаться.

Лорд Натсфорд посмотрел на него с удивлением:

– Общежитие не является частью больницы.

– Тем не менее мне хотелось бы посмотреть, где мисс Стэнли жила все это время.

– Там особенно не на что смотреть, но если вам угодно… – Натсфорд оглянулся на мисс Лакес, но та лишь пожала плечами. – Тогда конечно.

Пока они шли по крытому переходу, Венеция проскользнула к премьер-министру.

– Честное слово, это просто унизительно, – шепнула она.

Он озадаченно взглянул на нее:

– Почему?

– Разве ты не видишь, как все на меня смотрят?

– Нет, я ничего такого не заметил. Что плохого в том, что мы посетим общежитие?

Она молилась, чтобы на кухне никого не оказалось, но было уже почти четыре часа, когда многие приходили сюда с дневного дежурства выпить чая. Усталые санитарки собрались за столом. При виде вошедшего руководства с премьер-министром они вскочили на ноги. Он настоял на том, чтобы его представили каждой, и поздоровался со всеми за руку. К ужасу Венеции, кое-кто из молодых женщин, бок о бок с которыми она работала еще неделю назад, даже сделали книксен. Все глазели на нее, и Венеция почувствовала, что вся ее так старательно создаваемая другая жизнь, в которой она была просто старой доброй Би, бойкой Би, неунывающей и работящей, «хотя и богачкой, но хорошей девушкой», в одно мгновение обернулась притворством.

Отказавшись от чая, премьер-министр улыбнулся ей:

– Осталось только одно место, моя дорогая, которое мне хотелось бы увидеть, – твоя комната.

– Нет! – воскликнула она, сама удивляясь своей горячности. – Об этом не может быть и речи! Правда, матрона?

Мисс Лакес уперлась тростями в пол между премьер-министром и дверью:

– Простите, сэр, но у нас в общежитии строгие правила: никаких мужчин. Боюсь, мы не сможем сделать исключение даже для вас. – Она произнесла это так решительно, что премьер-министр уступил.

– Что ж, если я чему-то и научился в бытность политиком, так это не спорить с матроной. – С лучезарной улыбкой он обвел взглядом кухню. – Спасибо