В клешнях черного краба - Эдуард Юрьевич Власов

в кучу стада африканских зебр, пытающихся утолить свою непреодолимую жажду в длинном узком источнике лунного света, который ручейком вытекал из полузакрытых ворот.

Я поднял глаза на усыпанное разбитым хрусталем фиолетовое небо, попытался задуматься хотя бы на секунду о далеком и вечном, но близкое бренное тут же напомнило о себе. Мой друг Ганин опустил мне на левое плечо свою правую руку.

– Да… Так они и жили.

– Тебя уже отпустили, Ганин? Что-то слишком быстро…

– Чистосердечное признание облегчило мою участь.

– Что с твоими курсами?

– Смеешься? Все накрылось медным тазом. Всех моих потенциальных студентов мы с тобой, Такуя, обеспечили письменной работкой по русскому языку недельки на две.

– Жалко.

– Нас не надо жалеть, Такуя. Ведь и мы с тобой сегодня никого не жалели.

– Да мы с тобой и пленных брать не хотели!

– Ну это уж так как-то само собой получилось. Надо мне в городки побольше попрактиковаться.

– Это чтобы пленных не брать?

– Да, в следующий раз… Слушай, Такуя, мне тридцать процентов гонорара все равно заплатили – неустойку, так сказать. Пойдем-ка, я тебя сушами угощу, а?

– Да ну их, Ганин, эти морепродукты! Один только вред от них! Все врут про них! К бесу этого краба с ежами-моржами!

– Да, ты прав, Такуя. Как всегда, прав. Пойдем тогда мяска откушаем! Якинику нажарим, наедимся и преть будем!

– Ага, перед дорогой надо поесть поплотнее.

– А ты что, в Саппоро возвращаешься?

– А как же! Вместе с тобой. Как я тебя одного могу отпустить? Сам посуди: ночь темная, дорога дальняя…

Мы пошли, сетуя по дороге на мелкие технические неполадки в ганинском «Опеле», не позволяющие нам передвигаться по городу быстрее и эффективнее, не торопясь дошли до порта и обосновались в припортовом «якиничном» ресторанчике.

Как и полагается в теплый воскресный вечер, заведение было забито до отказа, но нам повезло – прямо перед тем как мы вошли в шумный полумрак наполненного жгущим глаза ароматным дымом жареной баранины зала, почтенное семейство из двух немуровцев и трех немурчат, поглотившее центнер отборной ягнятины, цистерну элитного пива и десятиведерный бак плебейской кока-колы, освободило от своих отяжелевших телес столик у открытого окна.

Не знаю почему, но мне вдруг захотелось, чтобы нас обслужила какая-нибудь девушка. Любая, пускай с прямыми ногами или, там, прижатыми ушами. Да хоть с ровными зубами – все равно. Но только бы девушка. Настроение у меня было такое, таков был мой вечерний каприз. Однако икебана разрушилась, даже и не начав толком складываться. Этот мачо Ганин поймал за рукав пробегавшего мимо нас бойкого паренька с красными от дыма глазами и потребовал от него немедленно разжечь горелку на столе и завалить ее ломтями баранины вперемешку с говядиной и свининой и присыпать все это колечками зеленого перца, кружочками баклажанов и букетиками белых опят.

Пока парень раскочегаривал горелку под настольной сковородой, я подозвал хозяина и спросил, есть ли у него в заведении телефон. Толстенький бочонок с поросячьими глазками, источавшими одновременно патоку по отношению к посетителям и серную кислоту по отношению к собственному персоналу, согнулся в три погибели и с огромной улыбкой на устах извлек из кармана непонятно каким образом сохраняющего в этих дымных хоромах свою идеальную белоснежность пиджака сотовую трубку. Он объяснил, что в честь воскресенья все гости могут бесплатно пользоваться его мобильником, но тут же без обиняков заявил, что комплиментарными являются только звонки по Японии. Я, собственно, и не собирался звонить ни в Нигерию, ни в Непал. Сначала я позвонил Осиме, еще раз убедился, что все в порядке, затем – Баранову, который, как оказалось, уже вернулся в Немуро со своим саркофагом и не знал теперь, что с ним делать, и только после этого я снизошел до звонка домой, в котором как бы между прочим, имитируя зевоту и отрешенность, сообщил Кадзуки (Дзюнко к телефону так и не подошла), что вечером я покидаю гостеприимный Немуро и завтра, как выражаются малограмотные переводчики с японского на русский, «буду к ним».

За окном в свете портовых прожекторов показался военный буксир. За ним на длинном трале тащилась злополучная «огнеопасная» труба. Следом плыли два патрульных корабля УБМ. Я вернул мобильник хозяину и поинтересовался:

– Так что это оказалось? Не субмарина? – кивнул я за окно.

– А вы разве новости не видели? – искренне удивился хозяин. – После обеда уже несколько раз по NHK передавали.

– Да мы вот с другом как-то все больше на машинах после обеда катались… Так подводная лодка это или нет?

– Нет, это точно не подводная лодка. Но что это, никто сказать не может.

– А русские что?

– Ох уж эти русские! Сначала была информация из Владивостока, что их тамошний штаб признал это частью какой-то гигантской антенны. Ну все и успокоились вроде. А потом, через час, с Камчатки сообщили, что это нефтяная цистерна. И что это точно, теперь никто толком понять не может.

– У нас еще и Магадан с Анадырью имеется, – набитым бараниной ртом прошепелявил весельчак Ганин.

Из ресторана мы вышли в начале двенадцатого и пешком потопали в гостиницу за барахлом. Чудная баранина, достойное пиво и роскошная ночь довершили идеальную композицию из ублаженного тщеславия и осознания профессионально выполненной работы. Мы с Ганиным балагурили и пели его дурацкие советские песни, в которых даже я начал видеть концентрацию глупости и абсурда.

Когда мы выкатывались из гостиницы со своими тюками и баулами, в холле напоролись на Игнатьева с Наритой. Переводчик скромно опустил глаза и отошел в сторону, а рыбинспектор перегородил нам дорогу.

– Минамото-сан, мы с Наритой-саном сейчас из полиции. Осима-сан нам все рассказал. Мне нужно перед вами извиниться.

– Это вы не по адресу, господин Игнатьев. Все извинения в мой, а также в свой адрес сегодня принимает Ганин-сэнсэй. Сегодня его очередь.

Ганин выдвинулся чуть вперед и делано приложил раскрытую ладонь к левому уху. Игнатьев нашего юмора не оценил.

– Нет, я серьезно!

Ганин убрал руку от уха.

– И мы серьезно, Виталий Борисович. Серьезнее не бывает.

– И еще… – промямлил Игнатьев.

– Еще? – удивился я. – Что еще? Разве еще что-нибудь осталось кроме извинений?

– Да, осталось. Спасибо вам за сегодня…

– А за вчера?

Эту комедию с раздачей сестрам по серьгам и братьям по печаткам надо было заканчивать. Я взял Ганина под локоток и обратился к Игнатьеву:

– Вообще-то, это вы нас должны извинить, Виталий Борисович. Мы с моим другом Ганиным на поезд опаздываем.

– Да-да! – подхватил кривляка Ганин. – Мы на поезд опаздываем! На поезд опаздываем!

– Будете у нас в Саппоро – звоните и заходите, Виталий Борисович. Всегда рады таким гостям!

Игнатьев кисло улыбнулся и