В клешнях черного краба - Эдуард Юрьевич Власов

факту попавший в плен к осимовскому Сато, которому вдруг приспичило снять с него показания, мой друг Ганин был очень рад, и по его сияющим стальным глазам было видно, сколь велико может быть тщеславие скромного учителя словесности.

Я же прошел в кабинет к Осиме, чтобы договориться о главном: кто будет подставлять голову под лавровый венок, а кто – шею под щедро намыленную мочалку начальства. Конечно, следовало бы поучить немного местных товарищей, как правильно организовывать досуг приезжающих на периферию на уик-энд инспекторов из центра. Не мешало бы также послать кое-кого на пару недель попрактиковаться в организации и исполнении измен-засад на проезжей части. Но, как всем известно, снисходительности и отходчивости моим предела нет, поэтому в честь романтичного воскресного июльского вечера я решил-таки сделать опечаленному итогами операции Осиме подарок. Хотя, по правде говоря, дело, конечно, не в доброте и широте душевной, а в непреодолимом желании вырваться как можно скорее из липких объятий провинциального болота, в которые я вчера угодил.

– Осима-сан, думаю, что я тут вам больше не нужен, – начал я сеанс по разгону туч над головой и в душе глубоко ушедшего в себя за последние часы капитана. – Вы все задокументируйте, как посчитаете нужным, и пришлите бумаги мне на подпись в Саппоро.

– Так вы не останетесь для оформления? – с надеждой на воскрешение своей падшей в профессиональном плане души спросил Осима.

– Я не вижу в этом необходимости. Все бумажные дела все равно будут делать ваши ребята, так ведь? А обретаться тут у вас по «сушечным» в ожидании очередного готового протокола мне как-то, знаете…

– Конечно-конечно. Мы все оформим как полагается. Готовые документы я лично привезу в Саппоро.

– Ну это в том случае, если начальство решит возиться с Усольцевой самостоятельно.

– А есть такая вероятность?

– По моему опыту, пятьдесят на пятьдесят. В данном случае убит крупный предприниматель, поэтому Нисио может, в принципе, взять дело себе в производство. Но, с другой стороны, контрабанды на нем столько, что я лично смысла мараться об него не вижу.

– То есть вы за передачу дела русским?

– А зачем нам лишняя головная боль?

– А что будет с Усольцевой?

– В России?

– Да.

– Понятия не имею… Кстати, разрешите-ка мне задать ей пару вопросов до первого протокола – любопытство удовлетворить…

– Пожалуйста! Какие проблемы!

Мы прошли в изолятор, где в отдельной палате, мимо двери которой слонялись без дела сразу трое охранников, разместилась наша гонщица. Не скажу, что ей очень идет синяя больнично-тюремная роба, в которую ее успели нарядить осимовские подручные. И никелированные наручники, которыми изящные запястья коварной Ирен Жакоб были прикреплены к поручням койки, были слабой заменой неэстетичным ржавым каторжным кандалам, которые мне подарил два года назад Ганин, сдуру решивший съездить на Сахалин и раскопавший их там в каком-то клюквенном болоте под Ногликами. Но выглядела Марина по-прежнему впечатляюще, и мне стало даже как-то неловко за то, что мы с Ганиным не позволили ей вернуться к себе на родину. Она лежала на полуприподнятой от середины койке и не сводила своих прекрасных очей с белого потолка. На наше с Осимой появление она отреагировала лишь молниеносным взглядом в сторону двери.

– Пришли наконец-то? – отпугивающе-стальным тоном не столько вопросила, сколько констатировала она.

– А что, мы должны были появиться здесь раньше? – поинтересовался Осима.

– Раньше, позже – теперь уже все по барабану.

– Марина, мы сейчас без протокола… – начал я.

– Без протокола так без протокола. Какая разница…

– У меня к вам несколько вопросов. Вы можете на них не отвечать, но поверьте…

– Что? Скостят лет десять за облегчение вашей работки, а? – перебила меня вконец обнаглевшая Ирен Жакоб.

– Не гарантирую, но…

– Да спрашивайте, чего там… Что вы вообще можете гарантировать?

– Яд в тарелку с фугу подсыпали вы или Сазонова?

– Я.

– Сазонова знала о вашем плане?

– Задавайте следующий вопрос.

– Хорошо. Тарелка с отравленной фугу предназначалась Грабову?

– Нет, не Грабову.

– Игнатьеву?

– Да.

– Ключ от «Мазды-Лантис» в карман Игнатьеву подбросили вы?

– Не подбросила, а положила. «Подбросила»! – фыркнула официантка-инфернальница.

– Кому предназначался миллион?

– Ему же.

– Игнатьеву?

– Да, Игнатьеву.

Тут в нашу мирную беседу влез не самый прозорливый капитан полиции Хоккайдо:

– Ничего не понимаю. Вы же хотели его отравить – зачем тогда подсунули ему ключ от машины?..

– …где деньги лежали, – не удержался я и вставил опять-таки свое непременное лыко в больно уж заманчивую строку.

– Да, где деньги лежали, – поддержал Осима, окатив меня вопрошающим взглядом санитара психдиспансера. – Зачем тогда вся эта затея с долларами? Глупо все это, нерационально…

Я решил напоследок преподать Осиме еще один урок профессиональной смекалки и натренированной интуиции.

– Да нет, Осима-сан, очень даже рационально. Вы бы получили от Грабова с Мацумото в подарок труп инспектора с ключами от машины, багажник которой доверху забит долларами. Налицо был бы случай очередного подкупа очередного ревизора из Москвы. Их госкомрыболовства был бы вынужден на время – хотя бы на сезон, а то и на два – посылать сюда своих людей, поскольку это был бы второй такой случай подряд. Ну а пока Москва разбиралась бы с заклятым местом, где даже кристально чистых чиновников тянет на получение подношений, и решала, как ей лучше реорганизовать рабкрин, то бишь свою контрольную точку в Немуро, Грабов с Мацумото проложили бы параллельно крабовому новый канал – ежовый. Пока Москва очухалась бы, у вас под самым носом уже вовсю действовала бы система поставок контрабандного морского ежа. Так ведь, Марина?

– Какая теперь разница…

Она решила заменить утвердительный ответ на, в принципе, тоже утвердительный вопрос.

– Вам с Грабовым мало было убрать Игнатьева. Вам нужно было еще и после смерти его потоптать, да? Вывалять в грязи, чтобы его цинковый гроб в Москве встречала не зареванная вдова с венками и оркестром, а пара пьяниц могильщиков с ближайшего кладбища. Красиво было задумано, ничего не скажешь!

– Красота спасет мир, – тихо, но твердо проговорила Марина.

– Нет, Марина. Никакая красота мир не спасет. Нечего повторять эту несусветную глупость, которую брякнул сдуру ваш любезный поклонник покера и рулетки. Вот мир еще, может, спасет красоту, и то если захочет. Или если красота его об этом сильно попросит… У вас, кстати, ко мне никаких просьб нет?

Марина попыталась отмахнуться от моей колкости своей прекрасной рукой, но вместо царственного и величественного жеста прикованной смертельным душевным недугом к последнему одру царевны вышло жалкое барахтанье чахлой лапки, угодившей в роковой капкан хитроумной, но недооценившей охотника лисы.

Я вышел из управления, когда солнце уже село. Двор был заставлен машинами, но из-за сумрака и скромной подсветки все их технократичность и техногенность куда-то улетучились, и остался только образ сбившегося