Королевский аркан - Елена Ивановна Михалкова

Но услышав про конец сентября, она обрадовалась.

Осень. Счастливое время! Всё вокруг в золоте, еще тепло, она будет гулять с коляской, повесит веревочку с погремушками: красной, зеленой и желтой. Чистые цвета. Пусть Павлуша сразу смотрит на красивое.

Марина не пропускала ни одного приема в женской консультации. Не выкурила ни одной сигареты за время беременности. Ходила в музеи, хотя не понимала искусства. Слушала классическую музыку, хотя не отличала Чайковского от Вагнера. Ее предпочтения не имели значения. Она осознанно превратила себя в инкубатор, в котором созревало ее сокровище. Ее счастье, ее любовь.

Павлушенька.

Она купила гору детских книжек и читала вслух стихи. Подобные звуки мог бы издавать брошенный на необитаемом острове матрос после десяти лет молчания. «Идет… бычок… качается… – выдавливала из себя Марина. – Уронили… мишку… на пол…» Она была похожа на корову, которая доится камнями. Слова падали в подставленное ведро: бдзынь! бдзынь! Смысл стихов, вообще поэзии не давался ей – так же, как и музыка. Но в умных книгах писали, что читать малышу вслух – полезно и хорошо, это способствует развитию детского мозга. И Марина тренировалась. Готовила себя к материнству.

Она могла часами сидеть, уставившись в стену и обхватив живот. Со стороны ее неподвижность показалась бы нездоровой, но Марина всего лишь грезила.

Родится мальчик. Будет расти богатырь. Волосики станут виться на макушке. Он будет говорить: «Мамытька, я тибя юбью».

Он правда будет ее любить.

Вымоленный, выпрошенный у безучастного мироздания, намечтанный сын, чудо маленькое, для которого она будет – целый мир. Мама. Ее никто никогда не любил, никто за всю ее жизнь не пожалел, не приголубил; для всех она была хоть чем-то да нехороша. А для него она будет самая красивая и добрая. Думая об этом, Марина приходила в состояние, для которого у нее, как и для многого другого, не было слов. Она удивилась бы, если бы ей сказали, что это религиозный экстаз.

«Я к нему поднимусь в небо, – повторяла она за случайно услышанной певицей. – Я за ним упаду в пропасть». И видела себя птицей, которая падает и взмывает за своим птенцом, страхуя от падений.

Она расцвела. Ее внутренняя жизнь настолько перестала быть связана с внешней, что она бросила работу незаметно для себя. Просто как-то утром отключила будильник и никуда не пошла. Какие-то деньги у нее были отложены. Впервые в жизни ее доверие к миру достигло такого уровня, что она сказала себе: «Да не пропаду».

Воображаемая жизнь рядом с мальчиком, ее сыном, в какой-то момент стала ярче реальной. В конце концов, происходящее было только подготовкой. Чем-то вроде анабиоза в космическом корабле. Марине предстояло очнуться уже на новой планете, в новом мире.

В этом мире она будет любима.

Она сможет летать.

Сердце ее мальчика перестало биться, когда она была на шестом месяце. Переход от женской консультации до больничной палаты случился так быстро, что Марина не успела ничего осознать.

У нее вызвали роды, и через некоторое время она осталась одна.

Павлушу почему-то никак не несли. Придя в себя, Марина спросила медсестру, где он, но та начала бормотать что-то утешительно-бессмысленное, и Бурова отмахнулась от нее.

Где ее мальчик?

Где ее сын?

Он уже был с ней. Ее непутевая жизнь с ним преобразилась. Допустим, плод умер, как они говорят. Но тогда его должны ей отдать. Почему ее разлучили с сыном?

Марина добралась до заведующей. Горя в ней не было, только тупое непонимание, почему ей никак не отдадут ребенка.

– Женщина, я вам в четвертый раз повторяю: плод был нежизнеспособен. – Пожилая заведующая очень тщательно артикулировала каждое слово и особенно четко, по слогам выговорила «нежизнеспособен». – Вы нас так обвиняете, словно мы врачи-убийцы. Мы вообще-то жизнь вам спасли. Вы нам должны спасибо сказать. Нервная система у вас, я вижу, не ахти. Вы себе хотите психику сломать?

Марина сквозь слой окутавшей ее ваты чувствовала и отвращение заведующей, и ее усталую брезгливость. Никакой жалости эта старая высушенная сука не испытывала к таким, как она.

– Из меня кусок вырвали, – сказала Бурова, пытаясь косноязычно объяснить, что от нее с исчезновением сына осталась где-то одна десятая прежней Марины.

Пустой улей без пчел. Раковина не просто без жемчужины, но и без моллюска.

– Прекратите истерику! Никто из вас куска, как вы выразились, не вырывал. Обычная процедура. Что вы блажите…

– Я хочу, чтобы отдали мне моего ребенка, – проговорила Марина. – Павлушу.

Она надеялась, что, выдав имя, сумеет вызвать в заведующей хоть немного жалости. Но у той перекосило лицо.

– По российским законам человеком считается плод, родившийся не раньше двадцать второй недели беременности, весом не менее пятисот грамм и ростом не менее двадцати пяти сантиметров. Всё остальное – биологические отходы. Вы меня слышите, женщина? Это не я это слово придумала, оно в инструкциях записано. Абортивный материал, например, – это отходы. И подлежит утилизации.

– Вы моего сына… утилизировали? – недоверчиво спросила Марина.

Всё это время ей казалось, что она никак не может подобрать правильные слова. Надо еще немного постараться, приложить усилия – и ее поймут. Заведующая наконец-то осознает, что они наделали, и вернет ей Павлушу.

И вдруг она сама услышала, что ее слова не имеют смысла. Слабые капли, едва шелестящие по стеклу. Чтобы что-то изменить, они должны звучать иначе.

Значение имели не сами слова и не порядок, в котором она их расставляла, а заряд каждого из них. Всё это время она швырялась стрелами вместо того, чтобы наконец натянуть тетиву.

Ненавистью, которая захлестнула Марину, можно было выжечь город дотла. И одновременно она с изумлением осознала в себе нечто вроде вспышки любви к старухе, брезгливо цедившей про утилизацию и отходы. Благодаря ей она прозрела.

Руки налились тяжестью. В голове ударил глухой колокол: бам-м-м-м-м-м! Звук растекся по ее телу черной волной, опалил изнутри, разъел ее плоть. А затем что-то произошло, и она, вернувшись к жизни, стала едина в трех ипостасях: лава, пепел и дым. Из самой себя, из лавы, дыма и пепла Марина сформировала стрелу, больше похожую на заостренный таран.

– Слушай меня, – сказала Марина, и стрела вспорола сухой воздух. – Слушай внимательно, надо меня послушать, послушать и послушаться, так будет лучше, будет хорошо.

Заведующая начала кривить губы, и тогда таран с размаху ударил в нее.

Глаза заведующей остекленели.

– Поднимайся, – сказала Марина, и старуха покачнулась. – Поднимайся, старая тварь.

Она