Дальний билет - Михаил Сидорович Прудников

неясным становилось, когда видел Круминьша Розен, — Круминьш ничего не сказал о встречах с кем-либо, кроме Вальтера, Надменного и Красномордого.

Не имея достаточной уверенности в правдивости Круминьша, я не спешил предъявить ему фотографии Клюгге и Розена для опознания.

Я спросил его:

— Вы твердо уверены, что не имели контакта ни с кем больше? Подумайте, постарайтесь вспомнить.

Круминьш задумался.

Предположение, что Розен рассматривал его в замочную скважину было абсурдом, и нить логики в этом месте рвалась, надо было обязательно связать ее концы.

— Больше ни с кем, — сказал Круминьш.

В стройной версии, по которой Надменный-Клюгге занимался организацией агентурной сети и складом боеприпасов, выпадало звено. Действительно, вполне реально было предположить, что Красномордый после задания, связанного со складом, должен был уйти в наш тыл под прикрытием Круминьша. Вполне реально было предположить, что определенные функции по созданию склада выполнял Розен, и этот Розен хотел знать агентов в лицо — и Красномордого, и того, кто будет ему прикрытием в дальнейшем. Но тогда Надменный-Клюгге должен был показать ему Круминьша, а Круминьш отрицал это.

Так бывает в работе: все, буквально все говорит заодно, а что-то незначительное противоречит этому. И казалось бы, уже даже ребенку ясно, где истина, а мы продолжаем сомневаться. Дело в том, что слишком велика цена ошибки.

Виктор уже стал называть Надменного Клюгге, но я воспротивился этому.

Версия: Надменный — Розен отпала после кропотливого сличения дат в показаниях Круминьша и донесениях Карла. Во время, по крайней мере, одной из встреч Надменного и Круминьша Розен не мог быть в Берлине.

Только тогда я решил предъявить Круминьшу альбом с фотографиями. На первый раз в альбоме было около двух десятков фотопортретов, и среди них — Розен. Но Генриха Клюгге не было.

Круминьш внимательно вглядывался в лица и неожиданно ткнул пальцем в Розена:

— Этого человека я видел.

— Где? — спросил я.

— В берлинском ресторане. Он сидел за соседним столиком. У меня прекрасная зрительная память. — Круминьш смотрел мне в глаза, в последнее время он всячески хотел доказать свою искренность и желание помочь нам.

Кажется, появилось недостающее звено версии.

— Он не пытался заговорить с вами?

— Нет, — уверенно ответил Круминьш. — Я только раз встретился с ним взглядом, и больше он не смотрел на меня.

— С кем он был?

— С двумя штатскими, которые говорили между собой по-английски, а с ним по-немецки.

— Вы не слышали, о чем они говорили?

— О чепухе — о женщинах, о погоде. Правда, один из англичан спросил: «Ну как?», и этот человек ответил: «Нормально».

Я добавил в альбом фотографии, среди которых был Клюгге, и снова показал его Круминьшу. Ждал реакции Круминьша с волнением, ведь версия «Надменный — не Клюгге» значительно удаляла нас от цели. Но Круминьш уверенно взял фотопортрет Клюгге:

— Это он, Надменный.

Следуя разработанной Клюгге операции, мы поместили Круминьша в лазарет и стали ждать прибытия Красномордого. Надо, правда, сказать, что Круминьш не оставался без дела в эти дни. С утра до вечера он с Виктором занимался странным на первый взгляд занятием — они разглядывали различные снимки улиц, площадей и зданий Берлина. Дело в том, что здание, возле которого Круминьш встретил Клюгге, было опознано сразу и оказалось американской комендатурой. Но указать адрес дома, куда его привез Клюгге, и адрес дома, где его держали до отправки на задание, Круминьш не мог.

Несмотря на хорошую зрительную память, он не запомнил маршрута первой поездки с Клюгге, поскольку окна «мерседеса» были занавешены, а при нескольких выездах из загородного домика он хотя и пытался сделать это, но — безуспешно. Приставленный к нему шофер петлял, как заяц от погони.

Мы не зря искали адрес Клюгге — как оказалось, он понадобился нам в самом ближайшем будущем.

Столь же резко обрывалась нить, ведущая к Вальтеру. Пройдут годы, и мы будем знать этого человека в лицо, как и многих своих тайных врагов, но тогда наше противоборство лишь начиналось и мы еще не могли предъявить Круминьшу серии фотографий для опознания.

Правда, по показаниям Круминьша был создан портрет Вальтера, однако и сам Круминьш признавал, что он лишь отдаленно напоминает оригинал. Пока что даже предположение «Вальтер — американец» оставалось бездоказательным.

Решительных действий для расшифровки Вальтера мы не предпринимали, поскольку строго следовали союзническим обязательствам. И в то же время, понимая, что далеко не так ведут себя офицеры Эйзенхауэра и Монтгомери, сознавали бессмысленность официального обращения по этому вопросу.

В будущем Вальтер расшифровался сам.

Кредо, наметки которого он успел высказать Круминьшу, не было заново рожденным, его корни уходили в двадцатые годы, когда заокеанские политики судорожно организовывали силы мировой реакции на борьбу с коммунизмом, с молодой Советской властью. Вторая мировая война, объединившая народы, разгромившие фашизм, оказалась для этих политиков досадной паузой. И едва смолк салют Победы, они уже вернулись к прежним догмам и целям.

Начиная «холодную войну», Трумэн заявил американцам: «Хотим мы этого или не хотим, мы обязаны признать, что одержанная нами победа возложила на американский народ бремя ответственности за дальнейшее руководство миром».

Дело даже не в том, что, говоря о победе, Трумэн забыл упомянуть Советскую Армию, даже не в том, что его одолевали претензии на руководство всем миром. Дело в том, как он представлял себе это руководство. Мир — без коммунизма, и не иначе!

Война за души людей, психологическая война, разрабатывалась, как оказалось, рука об руку с «холодной».

Запестрели шпионами дипломатические корпуса и представительства, туристские группы, стали приподнимать голову ушедшие от народного гнева предатели и скрытые враги Советской власти, росли как грибы заграничные организации по «спасению России от коммунизма».

Одно из направлений психологических диверсий Запада имело своей целью советскую творческую интеллигенцию, в особенности писательскую. В программе специальных служб был даже пункт, который требовал поощрения написания политически значимых (читай — антисоветских) книг прямым или косвенным субсидированием автора. Время от времени Вальтеру и его коллегам удавалось поймать рыбку в мутной воде, однако новообращенный писатель, готовый за сребреники издаваться на Западе под плохонькой обложкой, где текст изобиловал его собственными и привнесенными грамматическими ошибками, как правило, оказывался или просто бездарен, или бездарен с примесью психической неуравновешенности.

Капитал всегда требует доходов, в том числе и капитал, который расходуется на психологическую войну. Вальтер понимал, что отысканные на задворках советской литературы горе-писатели перестают считаться доходом, а это значит, что долларовый ручеек к нему может иссякнуть — его повернут к более удачливому «борцу за свободу». Вальтер судорожно искал кандидатуру на роль взращенного им писателя-диссидента, и, когда на мутном