Пропасть - Роберт Харрис

В воскресенье утром он вместе с Марго поехал навестить Энтони в Оксфорд, где тот учился в частной школе. Мальчик выглядел моложе своего возраста, красивый, как девочка, со светлыми вьющимися волосами, как на картине Милле «Мыльные пузыри», – любимчик матери. Премьер-министр ощущал себя неловко, как дедушка, оттесненный в сторону силой взаимной любви матери и сына. Когда они выходили из зала, более сотни учеников собрались вокруг него с чистыми листами, карточками и блокнотами для автографов, и он четверть часа выводил на бумаге свое имя со всем добродушием, на какое был способен. «Прошу тебя, Господи, – сумев наконец сбежать от них в машину, подумал он, – сделай так, чтобы им не пришлось сражаться, как их отцам и старшим братьям».

Тем вечером премьер-министр получил от Ока телеграмму из трех слов из Дувра:

ОТПЛЫВАЕМ НОЧЬЮ. ЛЮБЛЮ.

Он лег в постель с телеграммой в руке и уснул, все еще сжимая ее.

Следующим утром его пробуждения дожидался целый ворох телеграмм, включая посланную Уинстоном через военное ведомство:

5 ОКТЯБРЯ 1914 ГОДА, АНТВЕРПЕН

8:00

ПРЕМЬЕР-МИНИСТРУ

ЕСЛИ ПРАВИТЕЛЬСТВО ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА СОЧТЕТ, ЧТО Я БУДУ ПОЛЕЗЕН ЗДЕСЬ, ГОТОВ ОСТАВИТЬ СВОЙ ПОСТ И ПРИНЯТЬ КОМАНДОВАНИЕ НАД НАШИМИ ВСПОМОГАТЕЛЬНЫМИ И ОБОРОНИТЕЛЬНЫМИ СИЛАМИ, ПРИПИСАННЫМИ К АНТВЕРПЕНУ, ВО ВЗАИМОДЕЙСТВИИ С БЕЛЬГИЙСКОЙ АРМИЕЙ ПРИ УСЛОВИИ, ЧТО МНЕ ДАДУТ НЕОБХОДИМЫЙ ВОЕННЫЙ ЧИН И ПОЛНОМОЧИЯ…

На полях Китченер нацарапал карандашом:

Если вы передадите ему командование, я сделаю его генерал-лейтенантом.

Премьер-министру пришлось перечитать телеграмму еще раз, чтобы убедиться, что это не галлюцинация. Генерал Черчилль! Политик, который в молодые годы не поднялся выше субалтерн-офицера – низшего офицерского звания в гусарском полку! А его собственный сын, его любимый Ок, попал в переплет где-то в Бельгии с этим одержимым претендентом в Наполеоны! Он послал Уинстону жесткий ответ, напоминая, что его место за министерским столом в Лондоне. Когда утром на заседании кабинета министров его спросили, почему отсутствует первый лорд Адмиралтейства, премьер-министр понял, что у него нет другого выхода, кроме как зачитать текст телеграммы. Должно быть, громовой хохот собравшихся был слышен по всему Уайтхоллу.

Это была слишком хорошая история, чтобы не поделиться ею. И конечно же, как только заседание закончилось, он послал еще одну телеграмму Венеции, в дополнение к уже собранной коллекции (Я знаю, что ты никому это не покажешь…).

К половине четвертого телеграмма уже была в руках у Димера вместе с сопроводительным письмом:

(Секретно) Френч на марше и в течение 10 дней должен сосредоточить все свои силы, включая Индийский корпус, в некой точке между Дюнкерком и Лиллем. Никто (надеюсь, и немцы в том числе) не имеет ни малейшего представления о его маневрах…

Слово «секретно» было обведено красными чернилами.

Димер давно перестал удивляться неосмотрительности премьер-министра или его выражениям страсти: «Знаешь, как сильно я тебя люблю? Нет? Тогда попробуй умножить число звезд на количество песчинок, но даже тогда…»

Он закончил фотографировать, запечатал конверт и отнес в другой конец коридора, чтобы убедиться, что письмо будет отправлено в Северо-Западную Англию следующим почтовым поездом.

Венеция получила его на следующее утро, во вторник, 6 октября, лежа в кровати под балдахином, с которой не вставала с момента приезда в Олдерли-Парк в прошлую пятницу. Болеть было не в ее привычках. Поначалу она решила, что могла простудиться в той ложбине или потом на скамейке, когда любовалась звездами: симптомы появились почти сразу после отъезда премьер-министра из Пенроса. Но болезнь не утихала, становилось только хуже, и мать настолько встревожилась, что послала за своим лондонским врачом, который прописал Венеции диету из сырого мяса, принявшую форму бифштекса по-татарски, и пилюли со стрихнином для укрепления сердца.

Этот врач, пожилой мужчина с прекрасными, мягкими манерами, со временем превратился в семейного консультанта. Венецию он лечил с самого ее детства.

– Даже не знаю, – сказал он, строго глядя на Венецию, – может быть, главная причина недомогания заключается в нервном напряжении. Порой болезни бывают в равной степени физическими и психологическими. Война породила эпидемию душевного беспокойства даже среди тех, кто не призван в армию.

Он рекомендовал Венеции полный покой.

– Но, мама, я только и делаю, что отдыхаю! – возмутилась она, после того как врач уехал к себе на Харли-стрит. – День за днем. Неделю за неделей. На самом деле я ведь ничего больше не делаю! Только не говори, что как раз поэтому мне и нужно поскорее выйти замуж.

Подложив под спину подушку, она села на кровати и прочитала письмо премьер-министра. Там были забавные сплетни. Все, что касалось Уинстона, как правило, оказывалось забавным. И как мило, что Премьер постоянно сообщал ей новости. Но их было так много! Каждое письмо требовало ответа, и он становился таким нетерпеливым, стоило ей задержаться хотя бы на день. Приходилось отвечать сразу же, даже если она не испытывала особого желания или не находила ничего такого, о чем стоило бы написать.

Венеция устало откинула одеяло, опустила ноги на пол и неуверенной походкой прошла к туалетному столику, где хранила ключ от своей раскрашенной шкатулки в старинном ларце для драгоценностей. Как и в Пенросе, шкатулка была спрятана под одеждой в дальнем углу гардероба. Венеция вытащила ее, опустилась на колени и открыла. Потом осмотрела свой архив. Так много шифрованных телеграмм с секретными сведениями, какое изобилие невоздержанных объяснений в любви! Она спрашивала у него, что делать с этими письмами, а он отвечал, что нужно просто хранить, чтобы однажды они смогли прочитать все это вместе. Венеция положила сегодняшнюю почту поверх общей кучи, окинула ее взглядом и внезапно ощутила слабость. Прижалась лбом к поднятой крышке. А что, если болезнь обернется чем-то серьезным и кто-нибудь найдет ключ, когда у нее даже не хватит сил воспротивиться этому, или же она просто сделается слишком неосторожной? Один раз Венеция уже забыла запереть шкатулку, когда уезжала в Лондон в начале сентября, или, по крайней мере, надеялась, что забыла. Вернувшись, она нашла шкатулку открытой, и другое объяснение этому могло быть только одно: кто-то взломал замок в ее отсутствие.

«Это ящик Пандоры, – вдруг подумала она. – Однажды он может выпустить в мир хаос и разрушение на погибель нам обоим».

В среду утром Уинстон с большой неохотой подчинился требованиям премьер-министра и вернулся в Лондон. Они встретились в зале заседаний.

Премьер-министр собирался отчитать его. Но прежде чем он успел начать свою спланированную атаку, на него через стол посыпался упреждающий шквал идеально составленных фраз, перемежаемый