Последняя Мона Лиза - Джонатан Сантлоуфер

французскую семью, которой досталось от прабабушки много произведений искусства сомнительного происхождения. Семейство опасалось держать у себя такую знаменитую картину и готово было расстаться с ней всего за пять миллионов долларов. Сторговались на трех – сущие гроши, если она действительно настоящая. Но он до сих пор не смог найти этому доказательств.

Сколько раз он ездил в Париж, чтобы постоять в Лувре перед точно такой же картиной, пытаясь найти какие-нибудь отличия – и всякий раз безуспешно! Он знал, что бывают очень хорошие подделки, и вполне возможно, одну из них ему всучили. Он навел увеличительное стекло и медленно повел его вдоль полотна. Но что он ищет? Есть ли здесь что-нибудь, что могло бы доказать подлинность этой картины? Коллекционер не знал этого. Пока не знал. Но надеялся вскоре узнать.

60

При звуке взведенного курка я рванулся, двинул этого типа локтем в ребра, он покачнулся, но выстрелил – так близко от моей головы, что в ушах зазвенело, и я почувствовал, как пуля просвистела рядом. Но пистолет он выпустил, тот отлетел в сторону, и мы оба прыгнули к нему, падая в броске. Этот верзила приземлился удачней: на меня сверху, выбив воздух из моих легких. Ребра хрустнули, но я продолжал барахтаться, пытаясь дотянуться до пистолета первым.

У него это получилось лучше.

Удерживая одной рукой в захвате мою шею, второй он приставил пистолет мне к виску. Времени помолиться явно не оставалось.

Удар. Но не выстрел. Кто-то третий подскочил к нам, выбил пистолет из руки здоровяка и пнул его в живот, тот свалился с меня, и они, сцепившись, покатились по полу. Я решил принять участие. Мы колотили и пинали друг друга, ругались, делали броски к пистолету – одно массивное шестирукое и шестиногое существо. Я не разобрал, кому из нас удалось дотянуться до приза, но точно не мне. Раздался выстрел, крик боли, один из дерущихся вскочил и, держась за бок, бросился бежать. Я слышал, как он выбежал из дома.

Мне удалось встать, второй еще лежал на полу.

– Перроне! – воскликнул он.

Я смотрел на него – и ничего не понимал. Мне требовалась помощь зала.

– Какого черта… Что ты здесь делаешь?

– Нет чтобы сказать… «спасибо, что спас мне жизнь!» – пропыхтел он.

– Черта с два, – ответил я. – Может, это я сейчас спас твою.

61

Из особняка меня отвезли в полицейский участок и оставили одного в комнате для допросов: холодный флуоресцентный свет, зеркальная стена. С той стороны за мной, конечно, кто-то наблюдал. Я постучал по зеркалу, спросил: «Есть кто-нибудь?», потом полюбовался на свое отражение: всклокоченные волосы, красные от недосыпания глаза, один глаз заплыл и дергается, на челюсти уже расплылся фиолетовый синяк.

Прошел час. Я еще раз постучал по зеркалу и крикнул: «Алло… люди!», потом потребовал встречи с адвокатом. С таким же успехом я мог бы разговаривать сам с собой.

Прошел еще час. Потом дверь открылась, и вошел этот мой новый знакомый в темных очках. Одна щека у него была сильно расцарапана, глаз подбит. Он вручил мне пластиковую чашечку с черным кофе.

– Кто ты такой? – Я пристально посмотрел ему в лицо.

Он подтащил стул к столу, закурил сигарету, потом положил на стол свое удостоверение – голубая ламинированная карточка с его фотографией и надписью «Интерпол». Потом он достал другую карточку и сунул ее мне в нагрудный карман, сказав:

– Тут номер моего мобильного телефона. Он тебе понадобится.

– Что происходит, Смит? Если только это действительно твое имя. Джон Смит… Не мог придумать ничего получше?

– Я не лгал насчет имени, какой мне смысл… – Он поднял очки и посмотрел мне в глаза. – Парижская полиция выделила мне эту комнату для проведения расследования.

– Расследования?

– Я следил за тобой, Перроне, к счастью для тебя, иначе ты бы уже был покойником.

– Как я уже говорил, кто кого спас, вопрос спорный.

– Тот тип держал ствол у твоей головы.

– А потом у твоей.

– Что ты там засунул себе в штаны после драки?

Я вытащил из-за пояса картину прадеда и положил на стол.

– У меня в штанах запасник.

Смит не засмеялся; какое-то время он внимательно рассматривал картину, потом спросил:

– Чья это работа?

У меня была мысль приписать авторство себе, но я решил сказать правду.

– Перуджи.

– Я придержу ее у себя, – сказал он. – Как вещественное доказательство.

– Доказательство чего?

Смит не ответил. Вместо этого он сообщил, что успел обыскать мой номер во флорентийской гостинице и изучил содержимое моего ноутбука. В довершение он выложил на стол дневник Перуджи.

– Как он у тебя оказался?

– Работа в Интерполе имеет свои преимущества. Я спросил у библиотекарши, что ты читал и намекнул, что ты арестован, так что она была рада помочь. Не думаю, что тебе там будут рады теперь. Когда я узнал, что ты уезжаешь из Флоренции, мне показалось, что дневник лучше изъять. Я забочусь о безопасности.

– Да, я уже успел это почувствовать.

– Знаешь, я ведь мог в любой момент обратиться в библиотеку, но я хотел понаблюдать за тобой, выяснить твои намерения. Ты же мог погибнуть сегодня. – Смит откинулся, сцепив руки на затылке, и поведал, что он с самого начала знал, что я приехал во Флоренцию прочитать дневник Перуджи – он отслеживал мою переписку с Луиджи Кватрокки.

Тут я перебил его, сказав, что Кватрокки уже давно не выходит на связь и вообще куда-то пропал.

– Кватрокки мертв.

– Что? – Я догадывался, что дело неладно, и все же был потрясен.

– Ты не понимаешь, с кем связался, Перроне. Существует тайная сеть воров и коллекционеров, которые не остановятся ни перед чем, чтобы отстоять свои интересы и получить то, что им нужно. Этот тип сегодня ушел, но он вернется. Не он, так кто-нибудь другой.

– Зачем?

– Рискну предположить, что он или тот, на кого он работает, считает, что ты знаешь что-то очень важное.

– Но я ничего не знаю.

Смит перегнулся через стол, приблизив лицо с моему. Он дрожал от нетерпения.

– Ты поговорил с Кватрокки, и он мертв. Ты зашел к Этьену Шодрону, и он тоже мертв…

– Я понятия не имею, о чем речь! – я вскочил, опрокинув стул на пол.

– Сядь, – скомандовал Смит.

Постояв немного, я поправил стул и уселся обратно.

– Что Этьен Шодрон сказал тебе о картине Вермеера, которая висела у него в гостиной?

– Что ее нарисовал его двоюродный дедушка.

– Зачем ты снял ее со стены?

– Это не я, ее до меня сняли. Я только остановился