Дальний билет - Михаил Сидорович Прудников

на оставленную и оставшуюся. Первая имела специальные задания абвера и гестапо внедриться на освобожденной территории, затеряться среди людей, тщательно законспирироваться и ждать своего часа. Ее можно было отнести к кадрам разведки — пока что гитлеровской, а в будущем неизвестно какой, и, конечно, выявление этой агентуры требовало особых усилий.

Оставшаяся же агентура представляла собой часть прислужников оккупационной администрации, не успевших удрать за своими хозяевами либо не взятых ими за ненадобностью. Эти конечно же тоже не пренебрегали конспирацией и пытались спрятаться как можно дальше от настигающего их карающего меча.

Определенная часть вражеской агентуры предпочитала не дожидаться, пока мы доберемся до нее, и являлась к нам сама.

Одним из таких бывших агентов абвера оказался некто Игорь — мы станем называть его именем, которым наградила его абверовская легенда. Мне доложил о нем Виктор, характеризуя Игоря так:

— Оригинальный субъект. Пришел, говорит: «Могу быть полезным». «Чем можете быть полезным?» — спрашиваю. А он — так с улыбкой: «Зачем притворяетесь? Вы же поняли, кто я». Ну я тоже в лобовую: «Понял или не понял, не ваше дело, мы, судя по всему, не дружескую беседу поведем». Он погрустнел, долго молчал. А потом говорит: «Нет, или дружескую беседу поведем, или сразу меня — в расход. На иное не соглашусь».

— А ты? — спросил я, одновременно заинтересованный и Игорем, и тем, как повел себя Виктор.

— Я малость просчитался, — улыбнулся Виктор. — Решил придавить его. «А мы, — говорю, — может, и дружбой с вами, и в расход вас пускать одинаково побрезгуем». Тут он меня устыдил, честное слово. Не такое, говорит, время, чтобы мою судьбу на словах разыгрывать. Вреда я еще не принес, а пользу могу принести.

— Что же ты сказал ему? — спросил я Виктора, зная, что он не любит уступать последнее слово.

— В общем-то я объяснил ему, что своей судьбой играл он сам, и не со мной, а с народом. Объяснил, что скорее всего у него неправильные представления о понятиях «польза» и «вред». К концу разговора он сник, но знаете… какая-то у меня к нему симпатия появилась. Не потому, что он говорил, а потому, как он говорил. Вы же сами учили меня обращать на это внимание.

— Учил, — согласился я. — Учил не пренебрегать этим, но ни в коем случае не принимать за главное.

Виктор вздохнул:

— Может быть, вы побеседуете с ним сами?

— По какой причине? — спросил я. — Ты считаешь этого человека достойным задания? Или ты не можешь разобраться в нем и просишь моей помощи?

Виктор подтянулся, бросил руку к фуражке:

— Понял. Разрешите идти.

Несколько дней он не заговаривал об Игоре. Наконец явился, доложил:

— Проверкой установлено, что Игорь — выходец из поволжских немцев. В июне сорок первого получил разрешение на свидание с родственниками, проживавшими в Прибалтике. После начала войны остался там. Был оформлен как фольксдойч, в армию не взят по состоянию здоровья. Ни в каких организациях участия не принимал. Завербован в сорок втором году, оказавшись на улице — родственники не стали держать лишний рот. Голодал, нуждался в медицинской помощи, свое согласие при вербовке объясняет безвыходностью положения.

— Безвыходностью, — перебил я, вспомнив повешенных на половецкой площади.

— Да, товарищ командир, — согласился Виктор. — О безвыходности мы с ним долго разговаривали. Говорит, что не считал себя преступником до тех пор, пока не увидел, как беспощадно убивают людей отступавшие гитлеровцы.

— Поздновато, — сказал я. — И в этом все дело. Твоей симпатии недостаточно, чтобы считать его полноценным бойцом. Какое он имел задание?

— Одно — осесть в этом районе после прихода Красной Армии. Устроиться на работу, слиться с людьми. И ждать. Ему сказали, что разыщут его, когда он понадобится. Дали пароль. Он утверждает, что вербовал его военный человек.

— Почему?

— Выправка. Поведение.

— Ишь какой наблюдательный! — рассердился я. Надо объяснить мою придирчивость к Виктору в этой беседе и мою раздражительность. Дело в том, что мы очень нуждались тогда в человеке, подобном Игорю, и уже не однажды считали, что такой нашелся, а потом сомнения перевешивали, и мы отказывались от кандидатуры для одного важного задания.

Дело заключалось в следующем. Когда Истинный, наш Карл Фрейнд, ушел вместе с отступавшими фашистскими войсками из Минска, он имел два возможных канала связи с нами. Два канала — это уже роскошь. Но и два канала оказались прерванными войной. Мы знали только, что Карл Фрейнд находится где-то под покровительством Розена, а значит, неподалеку от него. Но где именно, мы не знали. Восстановить связь со столь ценным разведчиком было крайне необходимо. При создавшихся обстоятельствах найти Истинного мог бы человек, проникший за ворота специальных фашистских служб. Надежда на это была мала, но вероятна, а главное — пока что она оставалась единственной.

Мы обсуждали возможность поручить Игорю восстановление связи с Карлом.

— Твое мнение? — спросил я Виктора.

— Считаю — подходит.

Тогда я решил встретиться с Игорем сам. Он оказался долговязым, хрупкого сложения человеком, с глазами, измученными то ли болезнью, то ли тяжелыми думами, с длинными, как говорят, музыкальными пальцами. Я попросил его подробно повторить все, что он уже рассказывал Виктору, и слушал не перебивая…

О довоенной жизни под Саратовом Игорь говорил как о чем-то очень далеком и оставшемся для него единственной радостью. Три последних года для него, двадцатидвухлетнего, прошли как большая часть жизни и словно заслонили прошлое неодолимой стеной, оставили лишь воспоминания.

Для правильного понимания человека прежде всего надо знать его экстремальные качества. Рассказывая о вербовке, инструктажах и обучении на скорую руку, Игорь старался быть подчеркнуто бесстрастным, но я понимал, какой перелом произошел в этом молодом человеке, и сквозь его безразличный тон угадывал чрезмерное самолюбие Игоря, которое подтверждалось его предыдущими беседами с Виктором.

Даже недостатки человека порой играют определенную положительную роль. В данном случае излишнее самолюбие поддерживало в Игоре волю, непременное желание доказать, что не все человеческое вытравлено в нем, и при бережном подходе к молодому человеку могло принести свои плоды и одновременно избавиться от чрезмерных форм его проявления.

Я спросил Игоря:

— На что вы считаете себя способным?

— На все, что в моих силах, — ответил он, и тщательно скрываемое самолюбие вновь дало себя знать.

— Представьте… — Я внимательно следил за ним. — Вам надо прийти к своим хозяевам и заявить, что вы были разоблачены и дали согласие работать на нас.

— Не понимаю, — ответил он, помолчав. — Разве не проще явиться к ним без этого заявления?

— Думаю, что не проще. Придется ведь объяснять, почему вы покинули Украину, как перешли линию фронта, как добрались до них. А при такой версии