Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов

ведь, Олежка? А кто тебе я? Прохожий. Шел мимо, вдруг какая-то возня, ты крикнул «помоги!», и я влез за тебя в драку. Ты махнул пару раз кулаками, получил по бороде и скис. Сразу о семье вспомнил, о жене, о сыне. И — дернул! А я остался один! Разбираться с Мордой, с Пивоваровым, с налоговой, с Ленькой! Ленька, между прочим, в тебя столько вбухал, сколько ты за всю свою трусливую жалкую жизнь не заработаешь, вместе со всей своей семьей! «Квартира», «машина», — не смеши меня! Того, что ты за них выручишь, тебе на сигареты не хватит! А ты с ребятами попрощался, которые на тебя эти месяцы вкалывали? Нет? Не до них? А им ведь Морда с Пивоваровым припомнят, когда ты отвалишь! Ты нам всем приговоры подписал! К жене побежал? Песни всей семьей петь будете? «Возьмемся за руки, друзья»?!

— Паша… — попытался что-то сказать Осинкин.

Но Норова уже было не остановить.

— Давай, сука! Беги, предавай! — бушевал он. — Но молчком отвалить не получится! Я тебе не позволю! Ты сделаешь это публично! При всех, понял?! Ты отречешься от нас публично, глядя нам в глаза!

— Паша…

— В глаза, сука! В глаза!

И он вылетел из кабинета, хлопнув дверью. В коридоре его ждала охрана.

— Никого не впускать и не выпускать!

Ноздри его раздувались, глаза были бешеными.

***

Лиз была в отчаянии.

— Что делать, месье Поль? — повторяла она, ломая руки. — Что делать?!

Спустившись с лестницы, они шепотом совещались внизу.

— У него нет оружия! — убежденно проговорил Норов.

— Откуда вы знаете? Он же сказал…

— А я сказал: «нет»! — прервал Норов. — Позвоните отцу и проверьте!

— Папа плохо слышит и редко берет трубку! Пока я буду дозваниваться, он убьет себя!

— Не убьет. Мы взломаем дверь.

— А если он выстрелит?

— Он не выстрелит. Ему не из чего стрелять. Но если мы будем тянуть время, он действительно может сделать что-нибудь нехорошее. Он загнал себя в угол. Пообещал покончить с собой, теперь ему некуда отступать. Он гордый человек, не сможет признать, что разыграл фарс. Нюшка, беги вниз, садись в машину, посигналь и трогайся. Сигналь сильнее.

— Зачем?

— Надо отвлечь его внимание. Из спальни ведь не видно машины? Пусть он думает, что я уехал. Как проедешь метров сто, сразу останавливайся и сдавай назад, только живо! Может быть, понадобится твоя помощь. А вы, Лиз, — со мной. Быстрее!

— Но, месье Поль!..

— Хватит болтать! — оборвал он. — Делайте, как я говорю!

Его властный тон заставил Лиз замолчать. Анна выскочила из дома, а Норов и Лиз, крадучись, чтобы не шуметь, вернулись по лестнице к двери спальни. Лиз ледяными пальцами вцепилась в руку Норова и не выпускала ее. Послышался резкий гудок автомобиля с улицы. Анна сигналила так яростно, будто в России застряла в пробке на светофоре.

— Пошли! — шепнул Норов и, не дожидаясь Лиз, бросился на дверь плечом.

Дверь не поддалась. Он отступил и ударил еще. Лиз, бледная, отчаянная, готовая на все ради спасения мужа, присоединилась к нему, самоотверженно колотясь в дверь всем своим крепким телом. Наконец с четвертого или пятого раза планка с другой стороны затрещала, сломалась, и дверь распахнулась.

Они, падая, вместе влетели в комнату. Жан-Франсуа болтался в петле на скрученной простыне, привязанной к массивной черной балке на потолке. Его длинные худые ноги в замызганных джинсах и старых потемневших от возраста и грязи кроссовках все еще конвульсивно дергались. На полу валялся опрокинутый стул.

Лиз истошно завопила. Норов подхватил Жана-Франсуа снизу за ноги.

— Режьте простыню, Лиз! — крикнул он, приподнимая тело.

— Чем?! Чем резать?! — обезумевшая Лиз ничего не соображала.

— Возьмите нож на кухне! Да быстрее же, merde! Я держу его!

Лиз опрометью бросилась вниз.

— Потерпи, Ванюша, потерпи! — по-русски бормотал Норов.

По телу Жана-Франсуа еще раз пробежала судорога, и он затих.

— Ваня, не вздумай! — вскрикнул Норов. — Брось это!

Жан-Франсуа не ответил. Теперь он висел неподвижно.

Через минуту вернулась Лиз с ножом. Забравшись на стул, она надрезала простыню, затем своими сильными большими руками принялась ее рвать. Жан-Франсуа мешком рухнул вниз. Норов мягко принял его на себя и перевалил на пол. В следующую секунду он ослабил петлю на шее француза и принялся делать ему искусственное дыхание: давил обеими руками на сердце, тут же припадал губами к уже посиневшим губам Жана-Франсуа с выступившей на них белой пеной и дышал ему в рот.

— Давай, Ванюшка, очухивайся! — торопил он по-русски. — Давай же, Сен-Санс, мать твою!

Жан-Франсуа закашлялся, тихо застонал и открыл глаза.

— Он жив! — воскликнула Лиз и, рыдая от облегчения, оттолкнув Норова, бросилась на грудь мужа.

— Я люблю тебя! Люблю! — твердила она, покрывая его багровое, лицо поцелуями.

Норов откатился в сторону и, перевернувшись на спину, без сил растянулся на полу.

— Пронесло! — вслух радостно выдохнул он. — Ну надо же! Первый раз в жизни с мужчиной взасос целовался! Тьфу, черт!

В спальню ворвалась Анна; мимо Жана-Франсуа и Лиз, не замечая их, она метнулась к Норову и упала возле него на колени.

— Как ты?!

Он с пола обнял ее и притянул к себе.

— Разок, наверное, смогу, — пробормотал он ей на ухо. — Если, конечно, подмахнешь…

— Я… постараюсь! — плача от радости, отозвалась она. — По-шведски, да?

Он запустил обе руки ей под свитер и добрался до нежной груди.

— Ну уж нет! Что-что, а давать всегда — только по-русски!

***

Известие о том, что у Осинкина арестовали сына и он теперь снимается с выборов, мигом разнеслось по городу. На пресс-конференцию в штаб слетелись представители всех средств массовой информации, включая воронье с государственного телевидения. В небольшое помещение для общих совещаний набилось больше полусотни человек; кроме журналистов тут были взволнованные, молчаливые сотрудники штаба и активисты, в смятении примчавшиеся «с полей» узнать правду из первых рук.

Журналисты сидели на стульях и на полу, штабисты и прочие стояли плотным кольцом в два ряда вдоль стен. Духота была страшная.

За простым канцелярским столом было приготовлено три стула: для Осинкина, Норова и пресс-секретаря. Когда насупленный, со сжатыми губами Норов вошел в зал, атмосфера была накаленной, все головы повернулись к нему. Норов заметил в первых рядах Ольгу, взволнованную, испуганную, ничего не понимающую, мрачно посмотрел ей в глаза и отвернулся, не поздоровавшись.

— Пригласи Олега Николаевича, — велел он охраннику. — Скажи, все в сборе.

Молодая пресс-секретарь, растерянная, как и все в штабе, подскочила к нему.

— Какой порядок пресс-конференции?

— Осинкин сделает заявление и ответит на вопросы.

— И все?

— И все.

— Вы будете что-нибудь говорить?

— Нет.

Мимо стола, на котором