Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов

к себе аудиторию. Однако потом, вместо того, чтобы рубить свои простые, доходчивые лозунги о социальной справедливости, вдруг пустился в рассуждения о том, что демократов, разваливших великий Советский Союз и доказавших свою несостоятельность, нужно гнать из власти, иначе они окончательно добьют и распродадут страну. Это был явный намек на Осинкина.

Осинкин улыбнулся своей грустной улыбкой и кивнул, принимая вызов. Норов понял, что Егоров нервничает; ему не хватало привычной уверенности.

— Повезло Олежке с мордой, — с симпатией проворчал Норов.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Ольга.

— Обаятельный. Одной физиономией процентов семь сразу забирает. Улыбнется этак загадочно, а все думают: «Какой умный парень! Видать, знает что-то важное!».

— Он действительно очень умный! — смеясь, возразила Ольга.

— Ясное дело, — хмыкнул Норов. — Разве ты за глупого бы замуж пошла?

***

На крыльце Анна остановилась, схватив Норова за руку.

— Я боюсь, — прошептала она ему.

— Мы же вместе, — он обнял ее.

Но это было неправдой, раз он возвращал ее мужу. Оба это понимали.

Гаврюшкин уже высматривал их в окно и, едва они открыли дверь, выскочил в прихожую.

— Ну, что, собираемся? — с наигранной бодростью обратился он к Анне.

Анна беспомощно оглянулась на Норова.

— Прямо сейчас? Я хотела отдохнуть…

— Аня, некогда отдыхать! Времени — ни копейки! Давай я тебе помогу.

Анна, не снимая пуховика, шагнула к лестнице, будто желая ускользнуть наверх и спрятаться, но он ухватил ее за рукав.

— Аня, нам надо ехать!

— Пусти меня, пожалуйста!

— Ты понимаешь, что я тебе говорю? — в его голосе зазвучало нескрываемое раздражение. — Сколько можно повторять! Ты вообще слушаешь меня?!

— Я не могу сейчас! — жалобно воскликнула она. — Я потом!

— Мы опоздаем на самолет!

— Я потом! — лепетала она. — Позже… Я устала… Два часа ничего не изменят.

— Я сказал: надо ехать!

— Не кричи на меня! — всхлипнула она. — Мне и так плохо.

— Нас люди ждут! Если мы сейчас не улетим — заторчим, бля, неизвестно насколько!

Теперь он вовсе не был бережным к ней. Накопившаяся на Анну обида рвалась наружу, делая его агрессивным.

— Потише! — примирительно проговорил Норов, но Гаврюшкин только нетерпеливо отмахнулся от него.

— У нас ребенок дома! — он злился все сильнее. — Забыла о нем? Тебе наплевать на него?!

— Зачем ты так говоришь? — вскрикнула Анна сквозь слезы. — Это… нечестно! Мне больно это слышать!

Ляля выглянула было из кухни и тут же спряталась назад.

— Давай потише, — повторил Норов Гаврюшкину, стараясь не поддаваться его напору и оставаться ровным.

Гаврюшкин и впрямь чуть убавил тон.

— Еще раз: чечены улетают в Россию! Других рейсов нет! Надо срочно валить в Ниццу! Как тебе еще объяснять?!

— Пожалуйста! — взмолилась она. — Я не могу сейчас! Ну, пожалуйста! Не могу!

— Можешь! — отрубил Гаврюшкин. — Иди в машину, я сам соберу твои вещи!

Анна бросила умоляющий взгляд на Норова, и этот взгляд обжег его.

— Угомонись, — сказал Гаврюшкину Норов. — Ты как-то совсем разошелся.

— Не лезь, Нор! — взорвался Гаврюшкин. — Это наше дело! Аня, в последний раз спрашиваю: ты летишь или нет?

Она уже плакала в голос, вздрагивая плечами, беспомощно уронив руки. Слезы градом катились по щекам.

— Аня!

Она расширенными испуганными глазами посмотрела в свирепое лицо мужа.

— Нет! — вдруг отчаянно прошептала она. — Я никуда не поеду с тобой!

— Ты что, рехнулась?! — рявкнул он грубо.

Страх и отчаяние придали ей решимости.

— Я остаюсь! — повторила она непослушными губами.

Гаврюшкин побагровел.

— Если ты не вернешься со мной сейчас, ты никогда больше не увидишь сына!

— Как ты смеешь?! Это мой сын!

— Нет! — Гаврюшкин в бешенстве топнул ногой. — Это мой сын! Я не отдам его тебе!

— Послушай, — подал голос Норов. — Сходи-ка на кухню, выпей воды из холодильника, остынь и перестань нести чушь! Давай поговорим как разумные люди…

В нем самом дрожал каждый нерв. Гаврюшкин сверкнул на него черными, ненавидящими глазами.

— Засунь язык в жопу! Кто ты вообще такой?! Любовничек, нах! Пенсионер! Я тебя размажу в прямом и переносном смысле, понял?! Я спрячу Льва так, что никто не найдет! Да никто и искать не станет; любой суд в Саратове сделает, как я скажу! Это мой город — Саратов! Я там решаю! И в Москве все решу! Потому что я в России — человек! А ты — х. та полная, пое…ь! Ты все прое-ал! Я давно слежу за тобой, я все про тебя знаю! Как ты живешь, что делаешь. А вот ты про меня ничего не знаешь! И про нее — тоже! — он ткнул пальцем в Анну. — И про Россию ничего не знаешь! Ты в ней — г. вно!

— Не смей так говорить! — воскликнула Анна.

— Молчи! Я — твой муж! Я заместитель главы города, меня в Кремле знают! Мне сам Президент грамоту подписывал! А этот старый урод все про. рал! У него — ни бабок, ни друзей, ни связей! Он — один! Никто! Хочешь с ним еб…ся? Да на здоровье! Только не думай, что я буду молча это терпеть! Забудь про Льва! Я выращу его сам, без тебя, и я расскажу ему, что ты его бросила! Сбежала с любовником, со стариком!

Он не договорил. Норов рванулся вперед и, вложив в удар все свои шестьдесят кило, умноженные на тонну бешенства, врубил ему правой. Гаврюшкин оборвался, булькнул и пошатнулся. Не давая ему прийти в себя, Норов засадил в него правый апперкот, потом с разворота левый боковой и еще один правый прямой. Он бил со всей дури, вкладываясь в каждый удар. Голова Гаврюшкина дергалась, челюсть съезжала набок.

Его огромное грузное тело обмякло и осело на пол. Лестница не дала ему упасть, он остался сидеть, бессильно уронив голову на грудь. Кулаки у Норова были разбиты в кровь, но захлестнувшая его ярость все еще клокотала. Не в силах остановиться, он схватил стоявший у пианино витой чугунный стул, готовый размозжить им голову Гаврюшкину. Но Анна метнулась с лестницы вниз, прямо под удар.

— Нет! — пронзительно вскрикнула она. — Не смей!

Он едва успел остановиться.

— Ты что?! — крикнул он, бросая занесенный стул на пол, позади себя. Стул упал, больно задев его по щиколотке чугунной ножкой. — С ума сошла!

Ее крик, ее бесстрашное движение, и это «не смей!» поразили его.

— Прошу тебя! — бормотала она, целуя его и прижимая свое зареванное красное лицо к его бледному. — Прошу тебя, любимый, успокойся! Ты не должен его бить… Это… нельзя!

Она никогда раньше не называла его «любимый». Он все еще тяжело дышал.

— Я мог ударить тебя, — пробормотал он.

— Нет, — покачала она головой, улыбаясь сквозь слезы. — Конечно,