Королевский аркан - Елена Ивановна Михалкова

– Но вы меня не слушайте, – спохватилась она, – я все болтаю да болтаю. А вы ведь о чем-то важном меня хотели спросить.

– Нет, наоборот, я только о деталях…

Он выяснил, как давно она виделась с дочерью, расспросил о содержании их последних разговоров; он кивал, вел записи и задавал уточняющие вопросы… Но все это время Маевский твердо понимал, что самое главное он уже услышал.

* * *

Когда Никита вышел из подъезда, было около четырех. В палисаднике под сиренью гадил серый кот. Носились дети на самокатах. У соседнего дома возле открытой двери пьяный мужик, покачиваясь, монотонно ругался матом.

Маевский подошел к мужику, молча встряхнул его за шкирку и подтолкнул к двери. Пьяный удивленно замолчал и позволил завести себя в подъезд.

– Еще раз пасть откроешь возле детей – убью, – пообещал Маевский.

На улице он позвонил вдове Бориса Игнатова и договорился о встрече. За всеми этими переговорами Никита опять позабыл, что ему нужно бояться Пономарева. «Или Бурову», – подумал он, в глубине души ни секунды не веря, что его сможет загипнотизировать баба с авоськами.

Выйдя из метро, он оказался в новом районе. Зелено, чисто, в ста метрах от станции уже несуетливо.

Навстречу Маевскому прошла собака с детским бородатым лицом. Хвост она несла, как дошкольник – поделку: бережно и со сдержанной гордостью.

Он отыскал в глубине района нужный дом и занял скамейку неподалеку. Сунул руку в карман – и обнаружил, что забыл фишки в другой куртке. Три любимых фишки из казино, которые он привык крутить в пальцах с тех пор, как завязал с куревом.

Маевский метнулся на оживленную улицу, купил в первом же магазине пачку, вернулся на свою скамейку и вытащил сигарету. Сидел, не зажигая ее, выпуская воображаемый дым, пока не почувствовал, что собрался с мыслями.

Прийти в чужой дом прокуренным Никита не мог. Курильщики даже не догадываются, до какой степени их запах может быть противен. Он вспомнил Веронику. У нее по всем сумочкам были распиханы освежители для рта. Но волосы освежителем не прополощешь. В те дни, когда она клялась, что ни одной с утра не выкурила, ему чудилось, будто даже поры ее кожи источают слабый запах. Зачем она врала? Он никогда не просил ее бросить. Со временем Никита начал понимать, что у нее есть несколько пунктиков, по которым она врет всегда. Сигареты были одним из них. Вторым – еда. Она почему-то никогда не могла сказать правду о том, чем обедала в офисе. Он бы и не спрашивал, но Вероника сама начинала: «Сегодня заказала роллы… Совершенно невкусные. А том-ям отличный». В торговом центре, куда она с коллегами бегала перекусить, не было заведений азиатской кухни. Он как-то специально приехал и обошел весь этаж. Ни роллов, ни том-яма.

Эта необъяснимая лживость в мелочах сочеталась в ней с полной правдивостью во всем, что касалось вещей серьезных. Никита не встречал женщины, которая была бы с ним откровеннее, чем Вероника.

Только одного честного ответа он не смог от нее добиться: почему она сделала то, что сделала.

Он сломал «выкуренную» сигарету пополам и кинул в урну.

Дверь ему открыла пышная усатая женщина в спортивном костюме.

– Лейла? – спросил Никита, доставая удостоверение.

Женщина неторопливо отвела вбок голову, словно демонстрируя зрителям элемент из домашней разминки, и раскатисто позвала:

– Лейла! А ну иди сюда, корова!

«Ой-ой», – успел мысленно сказать Маевский, и из-за угла вынесло Лейлу. Сто килограммов алых роз на черном бархате калейдоскопом закружились у него в глазах.

– Шалава, – певуче сказала Лейла женщине. – Рванина, сволота! Езжай к себе, что ты в чужом доме отираешься?

– Тебе надо, ты и езжай!

– Мне не надо! Я здесь хозяйка!

– Ты не хозяйка, ты гадина!

Маевский, которого окатывало волнами сочных голосов и таких же запахов, исходивших от этих потных богинь, понял, что пора вмешаться.

– Лейла Зарифуллина! – рявкнул он, словно выкрикивая имя новобранца на плацу. – Мне надо с вами поговорить!

– Это к тебе, корова! – сообщила усатая и удалилась.

– Чего тебе? – небрежно спросила Лейла.

– Я вам звонил, – сказал Маевский.

– А-а-а… Насчет Бориса.

Она развернулась и поплыла в глубину широкого коридора, не произнося больше ни слова. Никита, помедлив, последовал за ней.

Квартира Игнатова ошеломляла. Здесь были колонны, иконы, люстры, ковры, кровати под балдахинами, плазменные экраны на фотообоях и малахитовые вазы в человеческий рост. Никиту провели через комнату, в центре которой стояла золоченая ванна на львиных лапах. Маевский не удивился бы, если бы в этот момент в ней кто-нибудь мылся.

Напротив ванны на стене висел огромный портрет Игнатова в траурной рамке. Вообще фотографии его были повсюду. На одной из них Игнатов был изображен почти обнаженным, только чресла он прикрывал магическим шаром. Уголок портрета был затянут траурным черным крепом.

Все эти комнаты, как будто задуманные для иллюстрации слова «китч», кишмя кишели женщинами. Женщины ругались, курили, валялись на диванах, красили ногти, болтали по телефону… Казалось, он попал в общежитие или гарем.

Лейла, которая вела его за собой, вдруг начала комментировать:

– Это Алла… Шлюха известная, – говорила она, не понижая голоса. – Трех сестер привезла, все старые, жирные, никому не нужны, а она их замуж выдать хочет… Это Мария, она мне помогает по хозяйству. Это Катя, дочка Марии. Катюша, сбегай за сижками, зая… Это Светлана, у нее регистрации нет, арестуйте ее, она здесь эскортом занимается…

«Господи, как Прохора-то не хватает», – с тоской подумал Никита.

Он, кажется, начал понимать, в чем тут дело. Борис Игнатов был невероятно любвеобилен. У него была официальная жена, а до этой официальной – три других; любовницы; претендентки в любовницы, а также ученицы; последние отрицали, что им есть дело до телесной ипостаси Игнатова. «Борис – проводник великого дара». В личных делах проводника всё было настолько запутанно, что в его квартире еще при нем одновременно жили бывшая жена, нынешняя и несколько любовниц, перешедших в статус учениц и наоборот. После убийства Игнатова выяснилось, что тот оставил завещание, в котором щедро выделил каждой любимой женщине долю в недвижимом имуществе.

Получилось то ли восемь, то ли девять долей.

«А чего, – думал Маевский, – нарежут эту хату кусками, как торт… Младшая любовница будет спать за колонной. Места с ограниченной видимостью, они дешевле. Старшей жене достанется комната с санузлом…» Золотая ванна смутно тревожила его воображение.

Его привели на кухню, и он подумал, что все важные разговоры во все времена ведутся рядом с холодильником. На плите что-то кипело в трех кастрюлях, плавал жирными