Призраки оставляют следы - Вячеслав Павлович Белоусов

пожалел. О нём Маркел Тарасович говорил».

Кашлянул неказистый мужичок.

– Останьтесь. А остальным ждать. Буду приглашать по очереди, – объявил Данила.

Трое будто вздохнули с облегчением, степенно и осторожно начали выбираться за дверь. Четвёртый остался стоять.

– Садитесь, Гришин, – принялся заполнять протокол допроса Данила. – Рассказывайте, при каких обстоятельствах вы совершили преступление.

Мужичок молчал.

– Вы присядьте. Я вас допрашиваю в качестве подозреваемого. Вы можете сами изложить свои показания в протоколе, а после я задам вопросы при необходимости.

– Вы уж сами пишите…

Был этот Гришин мал и неухожен, чем отличался от своих собратьев-нарушителей.

– Хорошо, – кивнул Данила, хотел, как обычно, предложить чашку чая – мужик не ел с прошлой ночи и спать, конечно, не спал в инспекторском собачнике, но дверь приоткрылась и влетела лупоглазая коротышка, сияющая, словно игрушка с новогодней ёлки. На плече у неё болтался иностранный фотоаппарат в футляре с яркими наклейками.

– Вы будете следователь Ковшов? – подлетела к столу.

Данила поднялся.

– Я журналистка, корреспондент газеты «Волна» Марина Бубль. Познакомимся? – она сунула ему вёрткую ладошку. – Маркел Тарасович должен был предупредить вас об интервью газете.

Он потерялся и промолчал.

– У меня мало времени. Хотелось успеть к егерям, поснимать дикую природу. Вы готовы?

– Гришин? – покосился Данила на мужичка.

Тот торопливо поднялся.

– Подождите в коридоре.

Осторожно, боясь запачкать корреспондентку, Гришин вышел.

– Тот самый?

– Какой?

– Что лебедей стрелял?

– Он.

– Вот как здорово! Мне повезло! Слушайте, товарищ Ковшов, разрешите с Гришиным побеседовать. И несколько снимочков? С места допроса. У вас лицо подходит. Строгое.

– Насчёт снимков сами договаривайтесь, – отвернулся Данила. – А я с детства нефотогеничный.

– Нет проблем, нет проблем, – залетала она по кабинету. – Темновато у вас, а так ничего. Вас я попрошу вот сюда, под портрет Владимира Ильича.

Гришин беседовать отказался, как она его ни уговаривала.

– Вы интервью у инспектора возьмите, – посоветовал Данила. – Он задерживал браконьеров, ему и карты в руки. Он вас и на природу отвезёт.

На этом и расстались. Два УАЗа, взревев моторами, запылили от райпрокуратуры, коротышка махнула ручкой, инспектор, не закрывая дверки, крикнул:

– Товарищ следователь, ждём вас к себе! Отдохнёте, постреляете. Скукотища у вас!

Ковшов заторопился в кабинет, но в коридоре столкнулся с Чашешниковым.

– А вы ещё не уехали?

Поэт потупился и протянул книжицу.

– Извините покорно. Закрутился я совсем. Вот вернулся.

– Это что?

– Примите сии вирши. Как это у вас здесь я слышал?.. В качестве вещественного доказательства нашей встречи. Прошу от меня… в знак, так сказать, глубокой признательности.

«Чёрт возьми! – проняло Данилу, он смутился, не знал, куда глаза деть. – Такого ещё не случалось. Мне-то кого благодарить?.. Дерюшкина, что он в душу ему наплевал?..»

– Этой книжкой я Глафире обязан, – бормотал поэт, краснея. – Но перекосилось всё, и я здесь оказался. Чуть в тюрьму не угодил. Полярность жизни, знаете ли… Тяжело день начинался, но главное, как он заканчивается.

Сказано было неплохо, от души. Данила вгляделся в поэта, замечая в его лице ранее не приметные симпатичные чёрточки: чистый лоб, непокорный волос, грусть в зелёных глазах. Женские у него глаза, нежностью отдавали в уголках.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Обязательно прочитаю. А вы заходите, если в эти места завернёте. И извините за причинённое беспокойство.

V

Гришин дремал, привалившись к окну.

– Продолжим, товарищ Гришин, – окликнул его Данила. – Может, чайку? Что-то вас в сон потянуло.

– Какой чай? Моё место в тюрьме…

– Ну что же торопиться? Чашка чая и печенье никогда не помешают. К тому же и я без обеда остался.

Гришин промолчал. Ковшов отхлебнул густой ароматный чай, принесённый секретаршей, пододвинул чашку охотнику. Тот поёрзал на стуле, искоса понаблюдал, как Данила налил себе вторую чашку, потянулся к своей.

– Бодрит, – нахваливал Данила. – Наливайте ещё.

Гришин выпил и вторую чашку. Данила откинулся на спинку стула, разомлел.

– А вам известно, какая у этого сказочного красавчика червоточина внутри? – ни с того ни с сего чуть не крикнул вдруг Гришин и вскочил на ноги.

– Червоточина?

– Да! Он же, стервец, когда гнездо строит, в речушках и на озёрах вокруг себя на километр чужие гнёзда разоряет! – Лицо мужичка налилось кровью. – Никому житья не даёт, всех уничтожает. И малых, и слабых. Убийца этот лебедь, а не сказочный принц!

– Ну, это уж вы преувеличиваете.

– Он хищник, волк, только с крыльями! Известно вам, что его специально отстреливают, чтобы равновесие в природе не нарушал?

Данила не перебивал, разглядывая возмущённого охотника. Тот заметно изменился, не похожий на себя прежнего, забитого тревогами.

– Шипун, он и есть шипун! Поганец речной! – бранился охотник. – Видно, чтобы скрыть гадкую натуру, превратила природа его в красавца. Так и в жизни у нас…

– Охотой давно занимаетесь?

– Считай, с детства. Отец птицу добывал. У нас её хватает. Зимой в деревнях рыба и дичь – главная пища. Сёлами рыбачат и охотятся, порой бабке под сто лет, а она с удочкой на берегу. Спит или делом занята, не понять. А к вечеру ведёрко тарашек домой волочет.

«Разговорчивый, оказывается, мужичок, – слушал его Данила, – а с виду пенёк. Запугал его инспектор?.. Похоже, от чая разобрало. Не догадывается, куда попал…»

– Нас шестеро братьев было. Сеструха, как отец отвёз к родне в город учиться, так там и приросла. Назад ни ногой, замуж выскочила, а мужик её, если прикатит на охоту, только пьянкой и занимается. Но охота и пьянка – это не дело, тонут они, как зайцы в половодье, а бывает, и совсем худо – стреляют друг в друга, ружья-то в руках держать не научились. А ружьё, оно не каждого терпит.

Внезапно он замолчал, исподтишка вскинул глаза на Данилу:

– Посадят меня?

– Прокурор решать будет.

– Бобёр?

– Вы его увидите.

– Наслышан. Его у нас в каждой деревне знают. Умеет с ружьём обращаться. Приезжал.

О прокуроре он говорил с уважением и опаской, как о человеке недоступном.

– По закону он должен с вами побеседовать.

– Да что там, – махнул тот рукой. – Мы люди маленькие. Что ему на меня пялиться?

– Так положено. У вас будет возможность просить о снисхождении.

– Чего?

– Ну… чтоб не арестовывал.

– Ещё чего. Мы просить не научены. Заслужил – получи.

– У вас же семья! Подумайте о них.

– Любанька моя, – не то улыбнулся, не то загрустил мужичок. – Не пускала в этот раз. Корову держим, куры во дворе, по её уму дичь незачем. Я в колхозе на тракторе, дай бог каждому, зарабатываю прилично. Стрельба эта у неё во где! – он рубанул ладонью по горлу. – Опасается всё. Но мы же не дурачки городские! Трое на мне спиногрызов, старший