Последняя Мона Лиза - Джонатан Сантлоуфер

видимо, перестал, потому что из окошка в дальнем конце церкви пробивался свет. Хотя тот угол был освещен довольно скудно и отгорожен от посетителей, я успел заметить, как в боковом проходе скрылся какой-то мужчина. Вернувшись наверх, я дождался момента, когда немцы ушли, и, оставшись в одиночестве, стал рассматривать Адама и Еву на фреске Мазаччо. Нагой Адам закрыл лицо руками, Ева прикрывала наготу и рыдала – все в этой паре выражало страдание и абсолютное отчаяние. Таким же я представлял себе и Винченцо, изгнанного и снедаемого чувством вины из-за потери любимой жены и сына.

В этот момент что-то заставило меня обернуться – и я снова увидел его, того человека, что скрылся в дальнем конце церкви. Теперь он стоял метрах в семи, свет из окна освещал его со спины, и я разглядел только силуэт; это был крупный мужчина. Я хотел спуститься, чтобы рассмотреть его поближе, но он метнулся прочь и исчез, словно его и не было.

Я судорожно втянул в себя воздух, ощущение опасности обострилось. Что-то в этом парне показалось мне не только зловещим, но и знакомым.

Выйдя на улицу, я двинулся дальше к букинистическому магазину. Сквозь облака, как через церковное окно, пробивалось солнце, резкое и яркое. Я попытался прогнать неприятное чувство, вызванное этим парнем, но внезапная смерть брата Франческо вывела меня из равновесия, и теперь я относился с подозрением ко всему.

Пройдя несколько кварталов, я оказался на оживленной площади под названием Пьяцца Санто-Спирито, уставленной ресторанами и магазинами. Здешняя церковь была закрыта, но кафе работали. Я посидел немного в одном из них, попивая кофе и думая о своем прадедушке – человеке, который не вписался в общество, замкнутом и одиноком, потерявшем единственную женщину, которая его по-настоящему любила и верила в него.

Район вокруг Санто-Спирито напомнил мне манхэттенский Нохо или Ист-Виллидж, здесь было множество ресторанов и магазинов с ремесленными поделками, от керамики и картинных рам до ремней и обуви ручной работы. Ноги у меня еще не высохли, и я было соблазнился парой таких легких полуботинок, но потом увидел ценник и передумал.

Виа Тосканелла оказалась всего в нескольких кварталах, на этой улице было много переплетных мастерских и букинистических магазинов, но все они были закрыты, в том числе и тот, который я искал. На большинстве магазинов висели объявления, что они откроются после обеденного перерыва. Но на «Либрериа Антиквариа ди Фиренце» такой таблички не было, а металлическая решетка на витрине была опущена и заперта. Я попытался заглянуть внутрь магазина через прутья решетки, но там почти ничего не было видно. Я уже готов был сдаться, когда увидел мигающую вывеску в конце квартала.

Пол в «Ристоранте Американо» был усыпан кожурой арахиса, из музыкального автомата пела Долли Партон,[53] и продавалось пиво «Будвайзер» в разлив. Этакое итальянское представление об американском баре. Я попросил кока-колы, и барменша, обладательница копны курчавых темных волос и ярко накрашенных губ, с улыбкой ее подала.

– Американец? – спросила она.

– Итало-американец, – сказал я. – Неужели так заметно?

– Нет. Ты выглядишь как все смазливые итальянские отморозки, с которыми я встречалась.

– Люк Перроне, – представился я.

– Это как пиво?

– Пишется по-другому, и не родственник.

– Очень жаль. Тереза Феррара. Но тоже ничего общего с булочной в Маленькой Италии.[54] – Она протянула мне руку с кольцами на каждом пальце. – Я из Хакенсака. Это в Нью-Джерси.

– Знаю. Я из Бэйонна. Как ты здесь очутилась?

– Поехала за своим бойфрендом. Плохая это была идея, можешь мне поверить.

– Ладно, учту, если у меня когда-нибудь появится бойфренд.

Тереза посмеялась, потом спросила:

– Есть хочешь?

Не дожидаясь моего ответа, она исчезла на кухне и, вернувшись через пару минут, поставила передо мной тарелку:

– Кальцоне, домашняя пицца. За счет заведения. И не критиковать, потому что я ее сама готовила.

Попробовав, я сказал, что вкус изумительный. Так оно и было. Тереза поблагодарила и спросила, что привело меня во Флоренцию. Я солгал, что пишу научную работу, и взглянул на часы.

– Торопишься?

– Нет, – на самом деле мне очень хотелось поскорее вернуться к чтению дневника, но до открытия библиотеки было еще полчаса.

– Что тут исследовать, в этом районе? – спросила она.

– Я искал книжный магазин, – ответил я, и она покивала.

– А какой?

Когда я произнес название магазина, Тереза сразу перестала улыбаться.

– Но ты же не коп, надеюсь?

– Я? Нет… а в чем дело?

– Да их тут много крутилось, когда это произошло.

– Что произошло?

– Владелец этой «Либрериа Антиквариа», такой милый мужичок, Карло Бьянки… частенько сюда заглядывал… его убили прямо в магазине.

– Боже мой. Когда?

– Месяца два назад.

– Ограбление?

– Вряд ли. Это маленький магазинчик со старыми пыльными книжками. Кому это нужно – убивать старика из-за пригоршни евро? Так до сих пор никто и не понял, кому и зачем это понадобилось.

43

Я должен был раньше догадаться, что все это плохо кончится. Что эти два негодяя меня обманут.

Спрятавшись за домом, где жил Шодрон, я видел, как к нему приходили курьеры. Проследив за некоторыми из них, я записал, куда они направлялись. Но я понятия не имел, что делать с этим знанием.

Денег у меня все так же не было, и негде было их взять. Неделя шла за неделей, и меня охватило отчаяние. Что делать, как выжить?

Тогда я придумал план. Я отдам «Мону Лизу» за вознаграждение! Мне вспомнилась та мысль, которая пришла мне в голову, когда я стоял перед картиной с изображением коронации Наполеона. Я предложу украденную Джоконду итальянскому правительству! Скажу, что возвращаю ее на историческую родину. За вознаграждение.

Я решил уехать из Парижа и увезти картину в Италию. Я не говорил Вальфьерно и Шодрону об этом плане. И о том, что собираюсь уехать. Но потом выяснилось, что и они от меня кое-что скрывали. Я понял это только в гостинице «Триполи», когда показывал картину тем двоим, с которыми связался, чтобы продать ее. Это были антиквар Альфредо Джерри и директор галереи Уффици Джованни Поджи. Понял в тот момент, когда снял с картины покрывало, и они стояли перед ней в ошеломлении.

Именно тогда проявился первый явный признак. Едва заметный запах масла, на который я до этого не обращал внимания. Я думал, что этот запах – следствие того, что картина несколько месяцев провела в мастерской Шодрона. Но он был слишком стойким. Я был уверен, что те двое тоже почувствуют его. Но они ничего не заметили.

Они стояли, остолбенев, а я вглядывался в картину в поисках свидетельства, что это