Записка самоубийцы - Валерий Георгиевич Шарапов

«Сколько ж я спустил? Баран безмозглый, почему не считал, записи не вел? Опозорюсь, облажаюсь… денег-то с гулькину кучку».

Попал Анчутка, как кур в ощип. Откуда только взялся этот гаденыш… «Падла! Жухало! Объегорил!» Совесть вопрошала: почему это он подлец, а не ты? На аркане тебя не тянули снова в этот шалман. Никто не заставлял деньги занимать, и проигрываться в прах, и садиться банковать с незнакомым – тоже.

Да, поддел его этот очкарик. Посмотришь на него – и смех и грех, глиста в пиджаке, руки-крюки, поглядеть – соплей перешибить можно. А как пускал пузыри на колоду, пальчиками своими корявыми дотронется – и отдернет, точно восхищаясь: ох ты, чуда какая. И въедливо слушал условия о том, при скольких прикупает банкующий, и прочее, вставляя глупые замечания «а у нас не так».

Как грамотно заманил, гадюка! Ведь сливал игру за игрой, изображая возрастающий азарт, взвинтил ставку – и пошел отыгрываться, да так, что Анчутка понял, что его разводят, лишь когда спустил все свои деньги и занял у Цукера. Тот охаживал какую-то деваху, поэтому, сунув не глядя жменю купюр, отмахнулся: вали, мешаешь.

Яшка снова проиграл. Он стал нещадно тереть лицо, изображая зевоту, пытаясь скрыть паническое выражение.

– Я прошу всяческого прощения, – интеллигентно извинился Анчутка и, встав из-за стола, отвел Цукера в сторонку.

– Рома, горим.

– Через почему?

– Не отыграться мне.

– Передергивай.

– Что я, не знаю?! Так он обратно вертает. Займи еще.

– У кого, Яша?

Анчутка скрипнул зубами:

– Издеваешься?

– Пока нет, – возразил Цукер. – А денег, прости, не дам. Уж ты парень очень ценный, расстегнулся, как бажбан.

– Что же делать-то мне?

– Что-что. Слушай ухом.

И сказал несколько слов…

Медсестра Мила Леонова летела на вокзал как на крыльях. Скоро все в родном поселке увидят, какая она стала городская: легкий красивый дождевичок, невесомая косыночка, тонкие каблучки и в ослепительной сумочке, по случаю очень выгодно купленной с рук, – премиальные и отпускные. Ведь впереди – долгожданный отдых.

Можно было бы дождаться трамвая, но времени до поезда еще много, а на радостях Миле не стоялось. Потому она отправилась напрямую, от больницы через проходные дворы. В подворотнях уже давно не страшно, к тому же начал накрапывать дождь, перешедший в ливень, под арками многолюдно и весело. Красавица Мила сначала лишь улыбалась на предложения сходить куда-нибудь на что-то интересное, но ловеласов в арках становилось все больше, и, как ни жалко было плаща и туфелек, со всеми ей не стоялось. Короткими перебежками она приближалась к вокзалу от двора к двору.

Осталось всего ничего, и тут, как на грех, каблук провалился в трещину в тротуаре, незаметную под лужей. Мила впопыхах резко дернула ногой и тотчас ужаснулась: похоже, отошла набойка. Ужас! Так и есть. Это же катастрофа. Пока доедет до дома, каблук одной из единственных красивых туфелек убьется, а все ремонтные мастерские уже закрыты. Мила, чуть не плача и балансируя на одной ножке, пыталась разглядеть масштабы постигшей ее беды одновременно соображала, что делать. Не скинуть ли чулки, не побежать ли босиком, а одеться-обуться в поезде можно.

Вдруг, заскрежетав, открылась дверь, невидимая доселе в стене арки, нечто ледяное ткнулось сзади в затылок, и мужской голос сказал вкрадчиво и вежливо:

– Добрый вечер, мадамочка. Сумочку позвольте.

Мила замерла, руки на весу. Все внутри так и обдало холодом, повеяло могильной жутью, как на пороге морга.

Выдвинулся из-за плеча какой-то тип в нахлобученной кепке, с черной тряпкой, навязанной на морду. И с пистолетом. Второй продолжал тыкать дулом в ее затылок, как соображала Мила, закрывал и путь к бегству, и ее саму, на случай, если вдруг появится какой прохожий. Не было никакого смысла звать на помощь. Первый отобрал и открыл сумочку, восхитился:

– Да вы настоящий ударник труда.

– Это отпускные, висельники! – чуть не простонала Мила, понимая, что из-за грубости может постигнуть беда куда страшнее, чем набойка, но так уж жаль денег, ведь мама, бабуля и сестра на них рассчитывают!

Тут постигла первая нежданная радость: вышел из-за плеча второй, доселе невидимый бандит, отобрал у первого сумку и, забрав всего-то три купюры, остальные оставил в кошельке нетронутыми.

– Чего так? – не удержалась, спросила Мила, принимая сумочку.

– Нам не надо лишнего, – объяснил он. – А чего это вы, позвольте узнать, стоите как памятник самой себе?

– Не ваше дело!

Но он, нагнувшись, уже ухватил ее за щиколотку, присвистнул:

– Тю, трагедия! Коллега, подержи золушку.

И, снявши туфельку с ее ноги, совершил второе чудо: примостившись чуть ближе к свету, тут же, орудуя рукоятью пистолета, быстро и умело присобачил набойку на место, что-то там еще подправил, с шиком обмахнул платком.

– Так-то. Не сбивайте больше чем на две трети, запишите на своем нетронутом мыслями и потому милом лобике, – сказал он, пристраивая туфельку на надлежащее место. – А теперь адье, бегите, куда чапали.

Спустя пятнадцать минут Мила, нервничая и поглядывая на часы, излагала все, что видела, и дежурный записывал, повторяя по привычке услышанное во избежание разночтений.

– Двое с пистолетами, кепки, темные платки на лицах, – не поднимая глаз, заметил: – Негусто, сказать по правде. Может, какие-то особые приметы запомнили?

– Да. У одного на рукаве повязка красная, с белыми буквами «Дружинник», – она хотела добавить, что этот, с повязкой, ловко обувь чинит, но постеснялась. Во-первых, без дураков, хорошо починил, и спасибо большое, во-вторых, к делу это касательства не имеет.

2

Настал великий день. Колька, как и ожидал не без тихой гордости, получил-таки аттестат с отличием. Первый раз в жизни ему аплодировали – это раз. А два – теперь можно с чистой совестью среди бела дня прийти домой и завалиться спать – лафа! Пусть и ненадолго. А ненадолго потому, что – и это три – вечером приедет батя и почти наверняка обрадует, что получится оформить на работу его, молодого специалиста с третьим разрядом.

Как много впереди хлопот, и все приятные. Большая редкость.

Ах, да. Надо еще к Ольге заскочить, не просто для того, чтобы похвалиться и полюбезничать, а посовещаться насчет подходящего момента. Надо же подкатить к Вячеславовне с окончательным запросом: как она посмотрит на положение тещеньки.

Нет, ну конечно, сперва надо подготовиться, матери помочь, она ж после смены, уставшая. Наверняка надо прибраться, сгонять в магазин, купить что на стол. По дороге выловить Наташку. Повадилась она после уроков застревать в школьном дворе – ей все забавы, а нет чтобы сначала зайти отметиться: жива, здорова. Переживает же мама!

Новая жизнь