Личное дело господина Мурао - Даша Завьялова

этот мартовский день, когда природа пробуждается от зимней спячки. Теперь, когда небо становится яснее, а дни – длиннее, надеюсь, что Вы так же, как и я, наслаждаетесь этими моментами пробуждения природы и находите в них умиротворение.

Прежде всего, позвольте выразить мою искреннюю благодарность за Ваше письмо. Я внимательно прочитал его – и был глубоко опечален им. Однако, поразмыслив над ним, я должен заявить, что не имею никакого отношения к упомянутому случаю многолетней давности. Подобно тому, как река остается чистой, несмотря на попавшие в нее листья, так и моя совесть остается чиста перед этим обвинением.

Извините меня, если мои слова вызвали у Вас непонимание или усилили вашу тревогу. Тем не менее я полностью непричастен к данному деянию и, к сожалению, не могу удовлетворить Ваше требование о компенсации. Я также искренне прошу прощения за возможные неприятности, которые могло вызвать это письмо. Будьте снисходительны и не судите меня строго – подобно тому, как весенний дождь прощает засуху зимы и приносит обновление и надежду на новый рост.

С безмерным уважением, Мурао Кэнъитиро

Снова тот же витиеватый слог, который я видела сегодня в записке, переданной мне в рекане, а еще раньше в рукописи. Да, понятно, почему Мурао так преуспел в дипломатии, но никогда не преуспел бы в литературе…

Закончив чтение, я замолчала. Письмо изумило меня даже больше, чем появление человека в черной юката.

– Кадзуро, я перестала понимать японский язык или меня сбили с толку все эти учтивости? Наоко написала Мурао письмо с обвинениями и потребовала денег, а он ответил ей – причем еще в марте! – что никакого преступления не совершал?

– Получается, так. По крайней мере, я понял так же.

– Но ведь они оба знают, как было дело. Можно соврать кому угодно третьему, но не друг другу.

– Может быть, действительно ничего не было и всю историю о преступлении он сочинил для нас? Правда, непонятно, зачем. Или он просто придерживается той же позиции, которую озвучил нам: что не считал это тогда преступлением и что это вообще было похоже на согласие…

Я перечитала: «…не имею никакого отношения к упомянутому случаю».

– Нет. В разговоре с нами он не то что не отрицал саму историю, но даже покаянно называл ее преступлением. А здесь он явно дает понять, что понимает, о чем речь… но тут же пишет, что не считает себя виноватым. И кому пишет? – женщине, с которой он это сделал! Но именно ей-то он и не мог так писать.

Кадзуро поднял руку и отвернулся, требуя тишины для раздумий, и через минуту сказал:

– Ты, Эмико, всегда немного не доводишь мысль до конца. Честное слово, скоро я буду думать, что ты играешь в поддавки и позволяешь мне озвучить правильный вывод.

– Я не понимаю.

– В самом деле? Но ты почти догадалась. Мурао действительно писал это письмо не ей и не в марте. Оно совсем свежее – и доставил его на моих глазах человек в черной юката. Прямиком в шкаф с прочитанными письмами.

Я подумала.

– Все правильно. Это письмо было предназначено для чьих-то еще глаз, но не для глаз той, которая знает правду и прочла в марте настоящее письмо. А вот что в нем было и для кого Мурао писал новое – для нас ли, для ее сожителя, если он есть, или для полиции, – предстоит еще разобраться. Ладно, поехали.

– Сейчас, подожди минуту, – сказал Кадзуро и зашел за куст.

Я подхватила велосипед и вышла на дорогу. Отсюда было видно рекан – и было видно, как от него поспешно отъезжает черно-белый «Ниссан».

Это была полиция – и ехала она явно к нам. Видимо, хозяйка увидела нас в окно и сказала, что мы интересовались Яэ. Я стояла на месте, желая только одного: чтобы Кадзуро скорее присоединился ко мне и мы успели обменяться хотя бы парой слов. Но он все еще возился у меня за спиной, и через полминуты, когда он вышел, «Ниссан» уже затормозил около нас.

Полицейский, мужчина уже в возрасте, вышел из машины и спросил:

– Мы из управления префектуры, моя фамилия Мацумура. Как вас зовут, молодые люди, и что вы тут делаете?

– Накадзима Кадзуро.

– Арисима Эмилия.

В отличие от Кадзуро, я видела, что «Ниссан» отъехал от рекана, и сообразила, что приезд полиции явно связан с нашей историей. Значит, рассказывать надо было хотя и минимально, но правдиво, а главное, не упоминая ни в коем случае расследование. Мне уже было ясно, что господин Мурао сам не очень чист, и не хотелось бы выяснить на допросе, что мы, оказывается, помогаем преступнику. Я сказала:

– Мы узнавали, не приезжала ли сюда наша знакомая, Танака Яэ. Она, кажется, уехала сюда, в Мукомати, и уже два дня от нее ничего не слышно.

– А вы с ней близко общались?

Я помедлила, пытаясь сообразить, как ответить, и вдруг Кадзуро сказал:

– Да.

Мне понадобилось сделать усилие, чтобы не обернуться на него с вопросительным взглядом. Мы не успели ни о чем договориться, и теперь нам оставалось только угадывать, о чем думает другой, и поддерживать эту линию, какой бы чепухой она ни казалась. Как, например, сейчас. Что мы будем делать, если Яэ скажет, что мы просто товарищи по книжному клубу, а вне его не перекидывались даже словом?

Но уже через пару секунд я поняла, почему Кадзуро так уверенно согласился. Он сообразил, что раз полицейский спрашивает про Яэ в прошедшем времени, значит, уже нельзя будет проверить, действительно ли мы с ней были близки…

Изображать, что я потрясена, мне даже не пришлось:

– Вы хотите сказать?..

– Да… Вот что, молодые люди, мне надо бы с вами пообщаться, – сказал полицейский и посмотрел сначала на наши велосипеды, затем на «Ниссан», понимая, что нас с велосипедами не получится забрать в полицейский участок прямо сейчас, но и оставлять нам возможность переговорить нельзя. Правда, я сделала попытку предложить, чтобы мы поехали на велосипедах за машиной, – но он покачал головой и сказал, что лучше переговорит с нами в рекане.

Его напарник развернул машину и поехал обратно к рекану, а мы повели велосипеды – и полицейский пошел с нами рядом пешком.

– Разве не следователь должен допрашивать? – Кадзуро, видимо, опомнился от первого шока и попытался отстоять свои права.

– Хотите все по закону? Тогда бросайте велосипеды и поедем в участок, будет вам следователь, – устало сказал полицейский. Начинался дождь, и он ускорил шаг. – Если хозяйка рекана разрешит