Опасная встреча - Эрнст Юнгер

хорошо позавтракать добряк. Сюда, в мирный квартал позади Мадлен, его перевели после того, как он много лет охранял вокзалы по случаю приездов знатных вельмож. Сюрден знал и почитал их всех, от Чулалонгкорна[49] до принца Уэльского. И до сих пор испытывал благоговейный трепет, когда ему предъявляли визитную карточку сенатора или дипломатический паспорт, как маленький пруссак. Еще повезло – Сюрден записал адрес.

С появлением Добровски сумятица улеглась. Не особо перемещаясь, инспектор, казалось, находился везде. Он распорядился провести медицинское освидетельствование трупа и тщательный обыск здания. По его особой системе площадь разбили на мелкие квадраты. Двери заперли и взяли под охрану, служащих и посетителей распределили по разным комнатам, поодиночке или группами. Во втором случае к ним подсаживали тайных агентов, не просто наблюдавших за людьми, но благодаря особым приемам умевших развязывать языки.

Походило на маневр – так рыбаки привычно вытаскивают сети и разбирают улов. Расставив людей и внимательно осмотрев коридор, Добровски спустился в ресторан. Там он велел убрать ширмы, делившие помещение на кабинеты, и в центре поставить стол для себя и протоколиста. Освещение усилили яркими полицейскими лампами. Они высветили и труп, лежавший на соседнем столе. Судебный врач успел записать первые данные. Присутствовал также доктор Безансон, он ухаживал за мадам Стефанией. «Это не обычный кризис – это удар бамбуковой палкой», – сказал доктор, прежде служивший в Индокитае. Поэтому инспектор не мог поговорить с важнейшей свидетельницей. Только она знала имена гостей, которые стремились не оставлять никаких следов своего визита.

Скоро Добровски ждал первый успех. Покойницу звали Лиана делла Роза, по крайней мере, таково было ее сценическое имя; под ним она играла еще вчера вечером. Делла Роза уже несколько недель выступала в театре «Олимпия» – мюзик-холле на бульваре Капуцинок. Ежевечерняя программа состояла из трех частей – нескольких избранных номеров варьете, современного балета в середине и оперетты в конце. Лиана солировала в балете. Восхитительное тело танцовщицы вызывало настоящий фурор, но, к сожалению, она не обладала певческим голосом. А потому, как правило, уходила из театра в начале второго антракта, около десяти. Незадолго до одиннадцати Бурден открыла дверь ей и ее спутнику.

Информация об этом спутнике пока отсутствовала. Тем временем инспектор кое-что разузнал о танцовщице: Лиане делла Розе было двадцать лет, натура сангвиническая, всеобщая любимица. И коллеги, и Лагоанер, директор, отзывались о ней исключительно хорошо. В «Золотом колоколе» она появлялась нередко, но с разными кавалерами. Странно, что мужчины средних лет делла Розу не интересовали: ее видели либо с юнцами, либо со стариками – она четко разграничивала сердце и рассудок. Только «или – или», а не «и – и».

Но ведь последнего ее спутника непременно видели, по крайней мере когда он входил в гостиницу. Возможно, его здесь знали. Добровски велел привести Бурден, а также мадам, невзирая на протесты доктора, худо-бедно поставившего ее на ноги посредством мокко и едких эссенций.

Мадам Стефания пришла, опираясь на здоровую руку мадемуазель Пикар. Цвет слоновой кости на лице уступил место тусклой бледности; осмотрев брутальные изменения в зале, она тяжко вздохнула, словно капитан при виде своего тонущего корабля. Заведение погибло – бесславной гибелью. Сквозь жалюзи проникал гул собравшейся на улице толпы. «Золотой колокол», долгие годы процветавший в уютной тишине, оказался в свете прожекторов. Куда подевались приличия, зона почтительного молчания, репутация хозяйки, которой даже в этом городе изысканных наслаждений трудно было найти кого-либо под стать?

«У Стефании», – говорили посвященные. Она строго соблюдала конфиденциальность и обладала безошибочным чутьем на легкодоступный товар. Из годами складывавшейся клиентуры едва ли кто-то рискнул бы поднять шум. Мадам не любила привлекать внимание. Совсем недавно она велела выпроводить бесстыжего старика, хотя влиятельные посетители называли его великим поэтом. И вот все пошло прахом. Теперь, когда скажут «у мадам Стефании», возникнут другие, ужасные картины. Хватило одной секунды без присмотра.

Инспектор велел принести ей кресло. Он не раз видел, как люди ломались. В ярком свете злодеяния четче становились и тени; он выуживал и вылущивал мелкие слабости и ошибки, встречающиеся повсюду. Десятилетиями строитель занимается своим делом на радость себе и другим. Но вот постройка рушится, и оказывается, что он никудышный мастер. Одни дивятся, как могли довериться такому человеку, другие всегда знали. И так с каждым путевым сторожем и даже со священником – не стоит вскрывать крышу, иначе взглядам явится позор не только отдельного человека, но всего общества. Люди живут в позоре, как животные в коралловом рифе. Ищут выгодного для себя освещения. Один луч правды может стать смертельным.

Как понимал всякий осведомленный человек, по этой причине правосудие тоже вынуждено потесниться и порой ставить пределы расследованию. Света надлежит проливать не больше, чем требует конкретный случай. Иначе грозит опасность, что правда распространится наподобие природного пожара. Революции обычно запускают неудержимые процессы. С таким же успехом можно выпустить огонь из печи. В ходе любого основательного следствия сталкиваешься с социальной ложью, в которой участвуют все. Обнажать ее – дело пророков, не суда. Добровски знал, что в «Золотом колоколе» имеет дело с раскаленным железом.

Бурден оказалась плохой свидетельницей, в голове у нее царил сумбур. Она привыкла работать в тени. А теперь сидела с седыми спутанными волосами, как обвиняемый на скамье подсудимых, как старый солдат, сплоховавший на вахте. Работницу отличала преданность делу, но ее нельзя было оставлять одну. Инспектору пришлось вытаскивать из нее факты крохами, как из колодца. Бурден знала и почитала танцовщицу. Но о кавалере не могла поведать ничего, как Добровски ни наседал. Не помнила, старый он или молодой, низенький или высокий, толстый или худой. Здесь в памяти, как на плохом снимке, зияла пустота. При всем скудоумии Бурден это казалось странным.

– Но он наверняка сказал хоть что-нибудь.

Нет, и рта не раскрыл. Все необходимые распоряжения отдала фройляйн Лиана. Она ведь знала гостиницу и местные порядки; поэтому решение вопроса заняло совсем немного времени. Инспектор подавил нетерпение; старуху нельзя пугать. Он дружелюбно сказал:

– Но ведь у мужчины было же лицо. А у входа хорошее освещение. Вы не могли не видеть его, и вам известно, что пускают не всех. Пожалуйста, припомните хорошенько.

Бурден стояла на своем:

– Я его не видела.

– Но, сударыня, такое невозможно.

Наконец выяснилось: мужчина надвинул на лоб шляпу и держал у лица носовой платок, наверно, у него шла носом кровь.

Итак, лица его Бурден не видела. При этих словах мадам Стефания чуть заново не упала в обморок:

– Несчастная… Вы впустили мужчину, прятавшего лицо? Вы с ума сошли?

Прислуга униженно попыталась оправдаться: