Осторожный убийца - Чейз Джеймс Хедли

Доктор Передни пристально посмотрел на меня, подергал себя за бороду: я понимал, что он сомневается во мне.

— Синьор Фанчини был одним из крупнейших бизнесменов в Италии в области экспорта драгоценных металлов, — сказал он отрывисто, — и для него оказаться в таком положении, в одночасье стать отрезанным от активной жизни особенно тяжело. — Он покачал головой. — Я убежден, что прогресса в его состоянии нет потому, что нет пищи для ума, и поэтому он пребывает в постоянной депрессии. Сестра Флеминг сказала мне, что вы читали Вазари.

— Да. Я подумал, что чтение серьезной литературы могло бы отвлечь синьора от той чепухи, которой его постоянно пичкают!

— А почему вас интересует Вазари?

— Я пишу книгу об итальянских кафедральных соборах. Меня очень устраивает работа на вилле синьора Фанчини. Семь тысяч долларов плюс много свободного времени. Я могу работать над своей книгой. Я говорил об этом синьору Фанчини. Мне показалось, что это ему интересно.

— Конечно! Синьор Фанчини — признанный авторитет в искусстве, он наблюдал за реставрацией фресок в соборах, пострадавших во время войны, был ответственным за сохранность богатств всех кафедральных соборов, когда началось вторжение. Вы ничего не могли бы сделать лучшего, как рассказать ему о своей книге, надеюсь, вы специалист в этой области.

Я засмеялся:

— Я фанатик и без ума от итальянских фресок. Поэтому и пишу книгу. Есть какая-нибудь надежда на выздоровление синьора Фанчини?

Перелли покачал головой:

— К сожалению, он обречен на неподвижность, но к нему может вернуться речь; здесь явные психологические последствия шока. Если у него появится интерес к чему-нибудь или к кому-нибудь или если он испытает еще один шок — как говорится, клин клином вышибает, — он захочет что-то сказать, речь должна восстановиться.

— А медицинское вмешательство?

— Нет, это должно произойти в его мозгу!

— Он об этом знает?

— Нет. Я ему еще ни разу не говорил и прошу вас об этом ему не говорить. Еще слишком рано. Он должен сначала избавиться от депрессии, должны произойти гораздо большие улучшения в его здоровье, прежде чем он сможет сделать первую попытку. Я думаю, вы хорошо влияете на него и могли бы сделать для него еще больше, вот почему я так подробно рассказываю вам обо всем. Он стал значительно оживленнее. Известие о приезде дочери тоже очень улучшило его настроение. — Доктор поставил сумку в машину и спросил:

— Вы живете здесь, на вилле?

— Нет, я снял комнату в деревне. Доктор посмотрел на меня явно потеплевшим взглядом:

— Я приеду во вторник и надеюсь увидеть у синьора Фанчини еще большие улучшения.

Он уехал.

Я упаковывал сумки, когда услышал лязг замка. Вошла Лаура. Бледная, с ввалившимися глазами.

— Я увидела свет, Дэвид, и решила спуститься. Я сердито выпалил:

— Твой сон едва не осуществился! Я начинаю верить в сновидения!

— Ну, ничего не произошло. — Она вяло прошла к окну. — Я очень испугалась, Дэвид. Мне показалось, что ты и в самом деле решил уронить Бруно!

Я сел на кровать, открыл пачку «Лаки страйк», закурил и отбросил пачку на покрывало.

— О чем вы говорили с Перелли? — тревожно спросила Лаура.

— Он похвалил меня за идею читать Бруно!

— И это все?

— Интересовался, как я появился на вилле, кто меня нанял, где я живу. Я сказал, что снимаю комнату в деревне.

— Он не говорил, что состояние Бруно улучшилось?

— Он сказал, что Бруно в депрессии, что нужно стимулировать его интерес к жизни, и тогда должно наступить улучшение.

— Он не сказал, насколько улучшится состояние Бруно?

— Доктор уверен, что Бруно никогда не сможет двигаться.

Мне показалось, что Лаура с облегчением вздохнула.

— Он действительно так сказал?

— Да.

— А… он не говорил, сможет ли к Бруно вернуться речь?

Я испытующе посмотрел на нее:

— Нет.

— Признаюсь тебе, Дэвид, мне было бы плохо, если бы он изменил завещание.

— Но я не вижу причин, почему он захотел бы это сделать: ты его жена, ты ухаживаешь за ним и имеешь право на часть его денег.

Лаура начала беспокойно ходить по комнате.

— Он теперь ненавидит меня, Дэвид. Это моя ошибка. Все эти годы, со дня катастрофы, я была не слишком внимательна к нему. Боюсь, что я вообще не могу быть очень внимательной к больным людям. Я не выношу боль.

Я молча слушал ее.

— За день до катастрофы у нас произошла крупная ссора. — Лаура не смотрела на меня. — Он сказал тогда, что изменит завещание. Мария это слышала. Он сказал, что оставит мне только треть своего состояния, а две трети — Валерии… А потом произошла эта авария, и он не смог ничего изменить.

— По-моему, тебе не нужно беспокоиться об этом, — коротко бросил я.

— Ты, возможно, и прав, Дэвид, но я могу надеяться только на себя. Если он умрет сегодня ночью…

— Хватит! — Я подошел к ней. — Если ты опять собираешься обсуждать со мной эту тему, Лаура, то лучше уйди.

— Не будь грубым, Дэвид, не прогоняй меня. — Она обвила руками мою шею и прижалась ко мне. — Скоро приедет Валерия, мы должны быть еще более осторожны. Осталось всего несколько ночей, когда мы можем быть вместе в относительной безопасности. — Она поцеловала меня. — Скажи, что ты любишь меня, Дэвид!

Я не мог устоять. Ее тело, руки, глаза имели надо мной безграничную власть и уничтожали всю мою волю. Я крепко обнял ее и стал целовать, словно боясь, что она попытается убежать.

— Подожди, дорогой, я сниму платье. Ты чуть не задушил меня в своих объятиях.

Она скинула платье, я схватил ее на руки и понес в постель. Когда я наклонился над ней, она посмотрела мне в глаза и мягко оттолкнула рукой;

— Дэвид, твое поведение тревожит меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Почему вдруг ты решил подружиться с Бруно?

Я сел на кровать.

— Подружиться? Ты имеешь в виду, что я ему читал?

— Да, почему?

— Мне жаль его.

— О! И ничего больше?

— Нет. Он лежал на веранде неподвижный, одинокий, вот я и подумал, может быть, почитать ему.

— Так-так. Ты знаешь текст завещания Бруно?

— Что ты говоришь? Откуда?

— Не знаю, все может быть. У меня есть копия завещания, я храню ее в комоде. Ты его, случайно, не читал?

— Ты намекаешь, что я рылся в ящиках твоего комода?

— Не сердись, Дэвид. Я могла оставить его в другом месте.

— Нет, я не видел. Почему ты об этом спрашиваешь?

— Видишь ли, Дэвид, ты упомянут в завещании.

— Какая ерунда! С чего это вдруг я в нем упомянут?

— Упомянут, как один из штата служащих виллы. Бруно оставляет некоторые суммы каждому человеку из персонала, кто к моменту его смерти будет работать на вилле.

— Но как я могу быть упомянутым по имени?

— Нет, конечно! По имени он упомянул только Марию, а остальному служащему персоналу он завещает определенную сумму.

— И сколько?

— Шестьсот пятьдесят тысяч лир.

— Так много? — спросил я, пытаясь скрыть волнение, но сердце у меня колотилось о ребра, как молот о наковальню. Шестьсот пятьдесят тысяч лир — та самая сумма, которая нужна за паспорт.

— Да. Не выпить ли нам вина, дорогой? Не упусти шанс, Дэвид! Всего одно мгновение — и ты обладатель шестисот пятидесяти тысяч лир.

— Как ты можешь спокойно говорить о смерти Бруно? — Я чувствовал, что пот заливает мне лицо.

Шестьсот пятьдесят тысяч! И я свободен. Не надо жениться на Лауре. Не надо принимать от нее денег. Эта сумма позволит мне покинуть Италию!

— Почему я должна молчать и не говорить о том, что чувствую? — сказала она, придвинувшись поближе и положив руки мне на плечи. — Это же не то, что он имел в виду по отношению ко мне… или к тебе. Я хочу, чтобы ты уронил его, Дэвид. Ты получил бы свои деньги, а я — свои.

— Замолчи, — воскликнул я и вскочил с кровати, — я не хочу даже слушать об этом!

— Знаешь, Дэвид, а говоришь ты не совсем решительно! Согласись, очень соблазнительная перспектива и такая близкая.