Искатель, 2001 №2 - Станислав Васильевич Родионов

Трубка замешкалась, а из телевизора с надрывом раздалось: «Афга-а-анистан, Афгани-и-истан! А я сжимаю автомат!»

— Я не могу больше здесь оставаться, Зина! — продолжала трубка. — Пойми! Моя душа переполнена этой бесконечной бессмыслицей, которая нас окружает. Эти вечные лужи, грязь, сонные, тупые физиономии! К тому же моя квартира находится в эпицентре противоракетного локатора. Оказывается, его излучение еще почище радиоактивного. Нет-нет, я больше туда не вернусь. У меня там постоянно болит сердце. На кой черт нужна такая противоракетная защита, которая сама исподтишка вгоняет в гроб? Просто дебилизм!

— Успокойся! — ответила Зина, уже начавшая терять терпение. — Опять все виноваты, а ты один — паинька. Иди проспись!

— Да я абсолютно трезвый! — возмутилась трубка. — И я действительно уезжаю.

«А я сжимаю автомат!» — передразнил телевизор.

— Ну что ж, катись хоть в Австралию, мне безразлично, — произнесла сквозь зубы женщина, — может, там заинтересуются твоими бунтарскими виршами. А в этой стране, где патриотизм всегда был квасным, кого ты собираешься удивить своей ненавистью? Читала твое последнее стихотворение в «молодежке». Очень ново по мысли! А главное — оригинально:

Не люблю я Отчизну ни летом, ни в стужу,

ни мореным, ни пьяным,

ни трезвым, ни с ранья,

как не любит свинарка зловонную лужу,

но зато обожает зловонье свинья.

А как глубокомысленно и главное неожиданно ты спрогнозиролвал итоги выборов! Я просто тащусь!

Был единственный где-то фонарь у аптеки,

да и тот раскололи вчера кирпичом.

А если сказать честно — надоело. Та власть тебе не нравилась, эта тебе не нравится. А что вообще тебе нравится? Возмущать общественность? Невелико геройство. Больше ты ни на что не способен. Газету завалили возмутительными письмами, и редакция была вынуждена дать трусливые извинения за твои стихи. Думаю, справедливо. Ты показываешь дурной пример бульварным журналистам. В конце концов, необузданность желтой прессы и развалит нашу страну. Запомни, дорогой: империи рушат не варвары — они всего лишь следствие, — империи рушит презрение граждан к собственной стране. Кстати, в этом дурацком заявлении, об исключении тебя из членов редколегии, твой Закадыкин подписался первым. Вот это я понимаю, друг!

— Дура! — взорвалась трубка. — Ты никогда ничего не понимала! Ты всегда была чужой бестолковой бабой!

— Достаточно! — перебила Зина. — Я не намерена все это выслушивать и после развода. Все! Кладу трубку. Мне завтра на работу. Это у вас, у поэтов, нет никаких забот — знай только пописывай стишки в блокнотик!

Трубка на том конце провода, прежде чем попасть на рычаг, звонко ударилась об автомат. Потом донеслись нервные короткие гудки, и Полежаева устало выдохнула: «Псих!»

Она выключила телевизор, и сердце ее сжалось от какого-то чудовищного предчувствия. Такого с ней еще не было. Пропадет он без меня, подумала она и неожиданно расплакалась.

В темной квартире громко тикал будильник и сопела четырехлетняя дочь. Промозглый ветер раздувал занавеску. Из облаков выкатывала луна. По идее, с ним ничего не должно случиться. Он безвредный. К тому же, Бог любит дураков, подумала Зинаида и достала из холодильника бутылку с бромом. «Господи, упаси его мятежную душу», — прошептала она и сделала три глотка.

— Да нет же, никуда он не уедет… Просто треплется», — сказала она вслух и содрогнулась от собственного голоса. Затем зябко поежилась и прошлепала в спальню.

На следующий день молодой человек уже к полудню подходил к желтому дому с чеканной вывеской кооператива «Возрождение». Он был тщательно выбрит, расчесан и благоухал туалетной водой. На нем была свежая рубашка и бежевая сумка через плечо, доверху набитая только что купленными блокнотами. Сегодня его уже не раздражали мутные лужи и перепаханные улицы.

Молодой человек легко перескочил через все ступени деревянного крыльца, скрипнувших под ним не столько доброжелательно, сколько недоуменно, и, широко распахнув дверь, влетел в затхлое здание с ядовитым запахом линолеума. И поскольку его никто не попытался остановить, через три секунды он уже был на втором этаже. Тем же широким жестом парень распахнул дверь кабинета, и вчерашний мужчина в белом халате стал торопливо прятать цветной журнал с красивыми женщинами.

— Ах, это вы? — улыбнулся директор натянуто, задвигая ящик стола, и молодому человеку снова подумалось, что он уже встречался с ним при каких-то неприятных обстоятельствах. — Неужели выписались? — всплеснул руками типчик и, раскрыв паспорт гостя, долго и тупо глядел на фотографию. Затем ошарашенно поднял глаза. — Так вы и есть Александр Полежаев?

Мужчина попробовал улыбнуться, но вместо улыбки получилась жалкая усмешка. Полежаев промолчал, а тип в белом халате задумчиво пожевал верхнюю губу. С минуту держалось неловкое молчание, и вдруг козлобородый оживился:

— Знаете, ваше последнее стихотворение «Свинарник» произвело на меня впечатление. Не слабо… Особенно… этот момент, где свинья обожает зловонную лужу, но к которой не может привыкнуть свинарка.

Директор неожиданно наклонился к парню и полушепотом произнес, обдавая его запахом гнилых зубов:

— Если б вы знали, Полежаев, как тесно переплетаются наши мысли.

И Полежаеву было неприятно, что его мысли переплетаются с мыслями этого типа.

— Ведь не позднее чем вчера, — продолжал козлобородый, — я прочел ваше стихотворение и внезапно подумал: а вдруг судьбе будет угодно распорядиться так, что автору этих строк понадобится помощь именно в моем кооперативе?

Полежаев никак не среагировал на его слова и, глядя на слащаво оттопыренную нижнюю губу, на жиденькую бородку, на маленькие непробиваемые глазки, с досадой отмечал, что весь облик этого человека — типичный эталон негодяя. Почему? Гость никак не мог сообразить и опять мучительно напрягал память: да где же он видел эту рогаткой пуганную физиономию?

— Вы случайно не выдвигали себя в депутаты? — почему-то спросил Полежаев и почувствовал, что затронул его самую животрепещущую тему.

Директор порозовел.

— В депутаты, вообще-то, выдвигает народ.

— Народ народом, но, мне кажется, вы способны себя выдвинуть сами, без всякого народа, — усмехнулся Полежаев.

Директор, сорвав с себя очки, стал суетливо искать в кармане носовой платок. Нашарив его, он принялся нервно протирать стекла.

— Впрочем, — сказал он после некоторой паузы, — я бы мог осчастливить людей. Да-да, именно я… Именно я могу дать им то, чего они истинно хотят…

Новоявленный Цезарь! — подумал Полежаев, а директор взволнованно продолжал:

— Видите ли, мы планируем народные потребности исходя из своих потребностей. Мы пытаемся завалить народ Петраркой, а народ хочет ветчины. Мы пытаемся вручить ему Сервантеса, а ему нужны серванты и кухонные гарнитуры… Ну… к примеру, в вашем стихотворении свинарка ненавидит зловонную лужу, и что из этого следует? А следует то, что все диктаторы