Ведро молока от измены - Анна Былинова

и положил в широкую тарелку. Аромат жареного мяса разносился по округе, свежо пахло укропом и огурцом, – и от всего этого запаха текли слюнки. Мы дружно расселились вокруг импровизированного стола и принялись за трапезу.

Женщины, подобревшие от еды, настойки, от удачной поездки за смородиной, расслабились и затянули песню.

За деревнею,

В темном-темном поле,

Ночью черной-черной,

Ждет меня родимый,

Ждет меня родной,

Ждет в меня влюбленный,

Суженый чужой…

Я от всех таюся-а,

Всех теперь стесняюсь,

Знал бы кто, как горько

Мне его любить.

Но зовет настойчивый,

Страстно мне желанный,

Самый мой прекрасный,

Суженый чужой…

Громко и звонко пела тетя Маша Шамова, хорошо подпевала ей моя мама, мощной волной взлетал к небу басовитый голос Ксюньки Куприяновой. Нинка Шмелева не пела. Вперившись бессмысленными глазами в потухающие угольки костра, она, быть может, думала о своей горе-любви, о неверном Витеньке, который, может быть, сейчас сидел где-нибудь в поле, глядел на коров, телят и думал о своей погибшей любви.

Сема-тракторист лежал под деревом, подложив руки под голову, и, убаюканный песней, дремал. Прохор сидел у костра, сцепив темные от загара руки на коленях и, глядя в мшистую землю, слушал песню. В какой-то момент он вскинул чистые и холодные, как океан, глаза. Я вздрогнула. В его взгляде не было ни единой эмоции. Одна пустота, словно на меня смотрела глыба льда. Я посмотрела на Нинку и впервые отметила, как она похожа на своего брата. Было что-то общее в них сейчас. То ли эта застывшая поза, то ли этот один на двоих бессмысленный взгляд. И веяло от них какой-то тайной, общностью интересов.

Что-то эта картина мне напомнила, как-то отозвалась в душе неясной догадкой, но как я не вслушивалась в себя, не поняла – что именно хотела мне сказать моя душа.

Солнце уже клонилось к закату, все наглее становились кровопийцы комары, все сильнее лезла в лицо мошкара. Я уже закрыла свое ведерко, наполненное черной смородиной, и собралась лезть в телегу, как вдруг баба Люба сказала:

– Ну что, бабоньки? Еще часик ягодку пособираем и – домой?

Бабоньки согласились. Слишком хорошо было в лесу, и каждая понимала, что дома ждут громкоголосые дети, скотина, готовка, уборка. В общем, всем хотелось еще немного насладиться лесной тишиной. Отдушиной в череде будничных дел.

Мне собирать ягоду больше не хотелось, потому, чтобы не сидеть и не кормить комаров, я решила немного прогуляться по лесу.

Двинувшись вдоль ущелья, я бездумно смотрела на недвижимые деревья и кустарник. Ноги, обутые в кроссовки, мягко проваливались в мшистую почву. Тихо щелкали под ними сухие тростиночки, шишки. В глубине леса тенькала невидимая пташка, ей вторила другая и под их «разговор» я шла все дальше и дальше. И здесь я вдруг поняла, чего мне не хватало эти годы. Мне не хватало этой блаженной тишины, такой, что в ушах от нее закладывало. Не хватало этого странного комфортного одиночества, которое убаюкивает тебя, ласкает. Мне было хорошо. Так хорошо, что вскоре я остановилась перед непроходимой чащей, и впервые за эти пятнадцать – двадцать минут оглянулась. Позади стоял темнеющий лес. Я поспешила назад, однако, пройдя метров пятьсот, недоуменно осмотрелась. Местность выглядела незнакомой. Ущелье – главный ориентир, – по моим ощущениям должно быть прямо вот тут, на этом месте. Но вместо него была лишь равнина, сплошь заросшая репейником. Одиночество мое вдруг перестало быть комфортным, я ускорила шаг и, пройдя еще метров двести, вдруг провалилась в какую-то яму.

– А-а-а! – закричала я в ужасе и в своем недолгом полете. Больно упав на спину, я простонала: «Уй, блин!». Когда открыла глаза, то поняла, что лежу в яме глубиной метра два, два с половиной. Я вскочила. Попробовала допрыгнуть до края и ухватится руками за торчащую траву, однако трава рвалась. Ногами было совершенно не за что зацепиться: яма напоминала погреб с крутыми краями. Наконец, паника охватила меня, и я заорала, как раненый медведь.

– А-а-а! Помогите! Ма-ма! Кто-нибу-удь!

Перспектива остаться в холодной и сырой яме, конечно же, мне не понравилась. Ущелье было далеко, и я понимала, что вряд ли кто-то услышал мой крик. Но ведь начнут искать? На глаза навернулись слёзы, и я снова заорала:

– Помогите-е! Помо… – Я осеклась на полуслове, потому что над ямой внезапно вырос молодой мужчина, на плече которого висело ружьё. Он с любопытством посмотрел на меня сверху вниз чистыми голубыми глазами.

– Ты чего здесь делаешь? – растерянно спросил он. Я была настолько шокирована его появлением, что просто пожала плечами и буркнула:

– Стою. Вот.

Несколько секунд он смотрел на меня, а затем расхохотался, обнажая великолепные зубы.

– А чего ты в медвежьей ловушке стоишь?

– Упала.

– Ну ты даешь!..

На секунду он пропал, затем снова появился с палкой в руках. Опустив ее ко мне, он проинструктировал меня:

– Я буду потихоньку вытягивать тебя, а ты ногами помогай.

Я кивнула, – хорошо, – схватила двумя руками палку и приготовилась покинуть медвежью ловушку.

Как только я ступила на землю, мой спаситель оглядел меня с ног до головы оценивающим взглядом, и спросил:

– Аглая, ты?

– Я, а ты?..

–Ты, наверное, меня не вспомнишь… – Голубые глаза смотрели с хитрецой. Прямой нос, губы, застывшие в усмешке, кудрявые волосы, атлетическое телосложение. Черт, да кто же ты?

– Не вспомню, – честно призналась я.

– Максим Суворов.

Я натурально вскрикнула. Ну ничего себе! Максим Суворов, первый толстяк в нашей школе. Помню, как в десятом классе, Максим приехал ко мне домой на мотоцикле. Толстенький, застенчивый и сильно заикающийся он предложил мне прокатиться с ним. Я в то время, как и все старшеклассницы нашей школы, была влюблена в самого красивого парня в школе – Витю Шмелева. Но, чтобы не обидеть Максима, я согласилась покататься с ним. Максим просиял. Мы ехали с ним по деревне, а я жадно глядела по сторонам: нет ли где Вити? Эх, были времена…

Влюбленность, короткая, как летний дождь, испарилась так же быстро, как и пришла. Но Максим так и оставался незамеченным мною. После школы мы разошлись кто куда. Максим уехал в Иркутск, поступил в институт и больше десяти лет не показывал носа в деревне. А теперь он здесь.

Максим засмеялся, мол, да – это я.

– Но как?.. – я слишком выразительно оглядела его фигуру, что взгляд мой сказал сам за себя.

– Хочешь спросить, как такой жирный боров похудел? – Со смехом спросил он. Я отрицательно мотнула головой, мол, нет, даже и не собиралась спрашивать, но он