Смертельный код Голгофы - Филипп Ванденберг

Левезов прервал ее размышления:

— Я думаю, фотографии — недостаточное доказательство того, что смерть Шлезингера на совести профессора. Но случайность того, что они знакомы друг с другом… кажется маловероятной. Кстати, Гропиус ехал в Нимфенбург в объезд сильно петляя, как будто хотел отделаться от слежки.

— И он вас не заметил?

— Это невозможно. Во время слежки я почти не вхожу в пределы видимости объектом. — Левезов достал из кармана брюк серебряную таблетку и протянул ее Вероник: — Это радиомаяк. Мне удалось приклеить такую штучку на бампер его автомобиля, когда он стоял перед домом. С помощью приемника я в любой момент могу узнать о его местонахождении.

Вероник одобрительно кивнула, заполнила чек и передала его Левезову:

— Действительно, хорошая работа, но я надеюсь, что никто, я подчеркиваю, никто не узнает об этом деле!

— Само собой разумеется. — Левезов положил фотографии в конверт и передал его Вероник. — Ваше право распоряжаться ими как вам вздумается. Если еще когда-нибудь понадобится моя помощь — я всегда к вашим услугам.

С этими словами он поднялся и покинул кафе.

* * *

Вероник никак не ожидала, что этот детектив за такое короткое время найдет для нее стоящие материалы, с помощью которых она могла бы отвоевать у Грегора Гропиуса достойную компенсацию. Она долго ждала подходящего случая, чтобы поставить его на колени. Теперь такой шанс представился. И если он не хочет провести остаток дней за решеткой, ему придется согласиться на все ее условия. А ее требования уж точно не будут скромными.

Когда она позвонила ему домой, голос Грегора был измученным и неуверенным. Последний раз они разговаривали по телефону шесть или семь недель назад и тогда не говорились ни о чем другом, кроме как о деньгах. Гропиус не сомневался, что и в этот раз разговор пойдет о том же. Поэтому он отказался говорить, сославшись на то, что в последнее время он и так уже достаточно всего наслушался, по уши погряз в делах, и у него нет никакого желания говорить о деньгах. Все, что он хотел, он уже сказал.

Гропиус уже хотел было закончить разговор и повесить трубку, когда на другом конце провода услышал крик Вероник:

— Не вздумай положить трубку, а лучше соглашайся на мои условия, если не хочешь провести остаток жизни за решеткой.

Грегор замер, и Вероник продолжила:

— Ты хитро все придумал со Шлезингером, но все-таки недостаточно! Теперь ты у меня в руках!

В любой другой ситуации Гропиус уже давно бы прекратил разговор, просто положив трубку и тихо выругавшись; но в этот момент он чувствовал себя как побитый боксер, и те удары, которые раньше он молча отражал, сейчас подкосили его. Он ответил с деланным спокойствием:

— Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь!

Вероник засмеялась, но она была плохая актриса, и надсадный смех звучал глупо и неприятно.

— У меня есть фотографии, которые означают конец не только твоей карьеры, но и твоей свободы!

— Фотографии?

— Восемнадцать на двадцать четыре, отличного качества.

Гропиус задумался. При всем желании он не мог понять, как фотографии могут прояснить дело со смертью Шлезингера. Эта неуверенность разожгла его беспокойство, руки задрожали.

— Ну хорошо, через час в отеле «Четыре времени года». — И тут же пожалел об этом.

Фойе отеля, расположившегося в самом сердце города на респектабельной улице Максимильян-штрассе, было излюбленным местом встреч высшего общества. Агенты и актеры близлежащих театров заключали здесь контракты, дамы полусвета, присматривавшие себе новых жертв, назначали здесь свидания. Когда Вероник появилась с пятнадцатиминутным опозданием, Гропиус демонстративно посмотрел на часы. Отсутствие пунктуальности было не единственной дурной манерой его жены.

Грегор заказал себе кофе, а Вероник перно[8]. Они холодно поздоровались. Если Гропиус сделал только намек на то, что собирается подняться из кресла, но при этом остался сидеть, то Вероник сложила губы в презрительной улыбке и села напротив.

Намереваясь закончить дело настолько быстро, насколько это возможно, Гропиус прямо спросил:

— Итак — что ты хотела?

Вероник посмотрела мимо Гропиуса. Даже считая, что у нее в руках все козыри, в отношениях с мужем она все равно чувствовала определенную долю неуверенности. Много лет она восхищалась им, как ребенок своим отцом, ценила его ум и целеустремленность, его независимое обхождение с людьми — все это было для нее примером. Она вдруг ощутила, что эти чувства не отключить просто так, даже если теперь она его и ненавидит. К этой встрече она готовилась иначе, чем Грегор. Она тщательно подбирала нужные слова и представляла себе, как он будет на них реагировать. Но в один момент все это вылетело у нее из головы, а в памяти осталась только одна-единственная фраза. И эту фразу она выпалила тоном, каким обычно кричат грабители банков или похитители заложников:

— Я хочу миллион!

Грегор понимающе кивнул, не думая волноваться. Вероник не ожидала от него ничего другого. Она знала, что он не воспримет всерьез ее требование, поэтому поддала жару, добавив снисходительно-самодовольно:

— Конечно, дополнительно к той компенсации, о которой договорятся наши адвокаты.

Сказав это, она достала из сумочки фотографии и выложила их на стол перед Грегором.

Гропиус, остолбенев, смотрел на эти фотографии. Он понимал, что не стоит показывать свое волнение. В этот момент у него в голове пронеслись тысячи мыслей. Каким образом у Вероник оказались эти фотографии? Как давно за ним следят? Или, может быть, Фелиция Шлезингер и Вероник в сговоре?

Обдумывая эту последнюю возможность, он услышал слова Вероник:

— Ты спишь с женой Шлезингера, и вы оба задумали план, укокошить ее муженька. Неплохая идея — отправить соперника под нож во время операции. И прекрасная наживка для прокурора! — Она триумфально улыбнулась, не подозревая, какое облегчение испытал ее муж при этих словах.

Гропиус молчал, это длилось долго, пока он не привел мысли в порядок. А Вероник наслаждалась тишиной, считая ее своей победой.

— Если я тебя правильно понял, ты хочешь продать эти фотографии и свое молчание за миллион, — сказал Грегор, и его голос звучал удивительно безучастно.

— Если хочешь так выразиться, да. Я знала, мы поймем друг друга.

До сих пор они говорили довольно тихо. Вдруг ни с того ни с сего голос Гропиуса стал громким и настойчивым:

— Тебе еще хоть что-нибудь интересно, кроме денег, денег, денег?

— Признаю, — ответила Вероник и кокетливо выпятила нижнюю губу, — деньги сейчас — это мой главный интерес. Одинокой женщине нужно знать, с чем она останется.

«И на этой женщине ты был женат целых восемнадцать лет», — подумал