Холод в Берлине - Эуджен Овидиу Кирович

правда? За ужином они с девушкой поссорились, после чего вместе ушли около половины восьмого. С тех пор никто не видел Амалию Шульц живой. Дюплесси – завсегдатай ресторана, а метрдотеля зовут Герхард Ульрих. Он готов дать показания о том, что видел в тот вечер. Официально девушка все еще числится пропавшей. Но вы утверждаете, что видели ее тело, а значит, она мертва.

– Зачем Дюплесси убивать Амалию?

– Еще один хороший вопрос: мотив. Что ж, она была на третьем месяце беременности, а для такой добропорядочной католички, как она, аборт исключен. Итак, у вас есть психологическое состояние, причина и возможность. Вероятно, полиции следует разыскивать именно Дюплесси.

Я убрал блокнот в карман.

– Откуда вы все это знаете?

– Здесь каждый следит за каждым, – усмехнулся Тюльпанов. – Таковы правила игры, и мы все их знаем. Это заведение принадлежит нам, неофициально, конечно, но не сомневаюсь: кто-то по другую сторону баррикад прямо сейчас следит за нами. Дюплесси – большая шишка, поэтому не может допустить публичного скандала, который разрушит не только его брак, но и карьеру. Вот он и решил проблему.

– Вы сказали, что в ту ночь он сам сел за руль. Фройляйн Шульц была обнажена и выглядела так, словно перед смертью прошла босиком довольно большое расстояние. Это не вписывается в вашу теорию. Если бы ее убил Дюплесси, то, вероятно, в своей машине, а потом выбросил бы тело где-нибудь во французском секторе. Зачем ему ее раздевать и перевозить тело через весь советский сектор в американский, рискуя в любой момент нарваться на патруль?

Тюльпанов ударил ладонью по столу.

– Это лишь детали, всему можно подыскать объяснение! Например, Дюплесси не планировал ее убивать, а собирался лишь подвезти домой в Кройцберг, вот только ссора продолжилась в машине, и в запале он ее убил, затем раздел и бросил тело там, где его нашли вы.

– Позвольте повторить: перед гибелью она босиком прошла достаточное расстояние, чтобы разодрать кожу на ступнях. Также кто-то, скорее всего сам убийца, вернулся в дом после моего ухода и убрал тело. Не представляю, чтобы Дюплесси так поступил. На мой взгляд, ваша версия притянута за уши.

Тюльпанов откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

– Послушайте, я не пытаюсь составить полную картину произошедшего, а лишь предоставляю вам существенную информацию. У сидящего вон за тем столом человека был мотив, возможность и средства для убийства. Я бы назвал его главным подозреваемым. Вы – журналист, и ваша задача – заполнять пробелы. – Осушив бокал залпом, он добавил: – Примерно через пять минут наш Казанова удалится со своими потаскухами в отдельную комнату. Это дальше по коридору, вторая дверь справа. Он повторяет один и тот же ритуал каждый вечер с самой пятницы, точный, как часы с кукушкой, с той лишь разницей, что он не выпрыгивает на пружинке и не кричит «ку-ку».

– Предлагаете мне ворваться в комнату и призвать его к ответу?

– Что вы за журналист такой? Он прямо у вас в руках: пьяный, напуганный, скомпрометированный. Воспользуйтесь своим козырем, другого вам не выпадет.

– Он говорит по-немецки? Или по-английски? Я не знаю французского.

– Он из Эльзаса[11] и отлично владеет немецким. И еще кое-что: жертва, Шульц, не была совсем уж невинной овечкой. Всю семью отправили в лагерь смерти по ее доносу. Похоже, она была осведомительницей гестапо.

– О чем она донесла?

– Семья Шульц укрывала еврейскую девочку, родню которой арестовали несколькими месяцами ранее. Больше ничего не знаю. За подробностями обращайтесь в полицию.

Тюльпанов встал и растворился в толпе. Мне некогда было обдумывать его слова, поскольку Дюплесси покинул столик и теперь на нетвердых ногах пересекал зал, поддерживаемый с обеих сторон женщинами в рыжих париках. Закурив, я наблюдал за входом в коридор, однако за Дюплесси никто не последовал. Чуть позже оттуда вынырнул явно подвыпивший мужчина – во рту сигарета, рубашка цвета хаки не заправлена – и вернулся к своему столику.

У меня закружилась голова, шум в зале доносился словно из-за стены, а в ушах отдавались удары сердца. Я попросил у официанта аспирин, и тот незамедлительно принес мне таблетку вместе со стаканом воды. Возникло искушение забыть обо всем случившемся и вернуться домой, но нельзя было не признать: вероятно, мне больше не выпадет возможности поговорить с Дюплесси с глазу на глаз. Приди я во французскую администрацию, представившись репортером и попросив об интервью с ним, мне просто-напросто откажут.

Докурив сигарету, я встал. В коридоре с потолка свисал ряд красных лампочек, а стены были увешаны фотографиями обнаженных моделей в золотых рамках. Как и сказал Тюльпанов, по обеим сторонам располагались двери. Я подошел ко второй справа и постучал. Когда никто не ответил, провернул ручку и вошел.

Комната с зеркальным потолком освещалась лишь торшером. Посередине стоял большой красный диван, на котором, скрестив руки на груди, лежал Дюплесси – судя по всему, он спал. Женщины торопливо запихивали еду со стола в наволочку, снятую с одной из диванных подушек. Едва я вошел, они застыли, словно олени в свете фар, а когда я ничего не сказал, пожали плечами и возобновили прерванное занятие. Закончив, они направились к двери, и я подвинулся, пропуская их. Женщина с большими зелеными глазами и вытянутым лицом вдруг что-то вспомнила, вернулась, взяла с ковра пачку сигарет и зажигалку, затем плюнула в сторону спящего мужчины. Наконец обе дамы выскочили в коридор и исчезли.

Я закрыл дверь. На ковре остался бумажник: отделение для наличных пустовало, однако другие казались нетронутыми. Я подвинул стул к дивану, осмотрелся в поисках пепельницы, закурил и сел. Дюплесси теперь выглядел еще старше: стали видны залысины, глубокие морщины и дряблая шея, как у индейки. На нем не было обуви, а в одном из черных носков зияла дыра. Впрочем, Дюплесси повезло: девушки не сняли с него золотое обручальное кольцо и часы.

Подполковник начал похрапывать, приоткрыв вялый рот, затем подавился слюной, что-то пробухтел по-французски и почесал подбородок.

Я затушил сигарету, поставил пепельницу на ковер и похлопал Дюплесси по плечу. Храп мгновенно оборвался, мужчина открыл глаза и озадаченно воззрился на меня:

– Où suis-je?[12]

– В «Феминине».

– Merde alors, j’ai dû m’endormir, – вздохнул он, затем встал, потянулся и провел ладонью по волосам. – Qui es-tu? Les filles, où sont-elles passées? [13]

– Извините, – отозвался я. – Я на самом деле не знаю французского. Только английский и немецкий.

– Это мой бумажник? – перешел на немецкий Дюплесси.

Я вернул вещь владельцу. Он заглянул внутрь.

– Где деньги?

– Наверное, девушки забрали. Парочка в рыжих париках, помните? Они также прихватили