Точка замерзания крови - Андрей Михайлович Дышев

Тенгиз не стал со мной спорить, лишь поторпил:

– Надевай куртку и выходи. Я жду на улице.

Мне пришлось его догонять. Не дожидаясь меня, Тенгиз пошел вверх по тропе.

– А как ты собираешься объяснить свое появление на Приюте Гельмуту, и свою новую роль? – спросил я.

Не оборачиваясь, Тенгиз ответил:

– А я вовсе не собираюсь ему ничего объяснять. Он мне уже не нужен.

– Ты хочешь раскрыть карты?

– Конечно. Какой смысл мне опять прикидываться террористом?

У Тенгиза не было смысла прикидываться. Мне же было очень важно, чтобы Гельмут не узнал, кем были на самом деле Тенгиз и Бэл.

– Послушай, Тенгиз! Если Гельмут увидит тебя на Приюте в качестве работника уголовного розыска, то, даю голову на отсечение, тебе уже никогда не увидеть своих фальшивых долларов.

– Это почему?

– Допустим, что рюкзаком завладел он. Пока мы играем прежние роли, он, думая, что баксы настоящие, постарается как можно быстрее спуститься с ними вниз и смотаться за границу. На таможне его и возьмете. Но если он узнает, кто ты на самом деле, и что его прекрасно разыграли, то оставит твой учетный инвентарь гнить где-нибудь под снегом.

Тенгиз остановился. Он не любил отказываться от своего решения и быстро находил веские на его взгляд аргументы в защиту своей версии. Если не находил, то заметно волновался, покусывал кончики усов, облизывал губы и крутил лысой головой во все стороны, словно спасительная подсказка могла быть где-нибудь рядом.

– А если рюкзак взял не он?

– Тогда на таможне возмете Илонку. Больше некому было спереть.

Тенгиз минуту думал, потом произнес свое любимое ругательство про бабая и сел на снег.

– Ну как же ты упустил эти дурацкие баксы? И немку упустил. Все запорол!

Пришлось напомнить Тенгизу, что по профессии я спасатель-высотник, а не агент ФСБ, и у меня, естественно, нет необходимого опыта.

– Опыта, опыта, – проворчал Тенгиз, но крыть ему было нечем. – Ладно, – добавил он через минуту. – Я подожду за скалой кладбища, а ты выведи из Приюта своего немца и спускайся с ним вниз. Ты прав, никуда он от нас не денется.

37

Кладбище погибших альпинистов, наверное, единственное кладбище в мире, где нет ни одной могилы. К пирамидальной скале, чем-то напоминающей обелиск, прибиты крючьями металлические таблички с выгравированными на них фамилиями альпинистов, которые когда-то ушли на вершину и не вернулись.

– Не хотел бы я вот так, – сказал Тенгиз, рассматривая траурную стену. – Жутко становится, когда подумаешь, что тела этих людей навечно вмерзли в лед, и никто никогда их не найдет… Ну, давай, выпроваживай старика, а потом дай мне знать.

Я обошел Приют со стороны кухонного блока, чтобы не проходить под окном комнаты, в которой я оставил Гельмута, но едва зашел в тамбур, в котором после ослепительного света, казалось, было совершенно темно, как тотчас почувствовал на своих плечах цепкие руки и услышал взволнованный голос немца:

– Это хорошо, Стас, что я вас увидел. Вы не должен подниматься наверх. Там опасно вам быть…

Он затащил меня в коридор первого этажа, и только там я начал различать его лицо.

– Да отпустите же вы меня, Гельмут! – взмолился я. – Расскажите спокойно, что случилось?

– Я сам в это не хотел верить. Вам надо срочно уходить… Войди в комнату, тут мы будем говорить и никому не мешать.

Он втолкнул меня в складскую комнату с матрацами и одеялами и плотно прикрыл за собой дверь.

– Тот человек, который стоял рядом с нами, когды вы ломал дверь в комнату Клюшкофф…

– Ничего не понимаю, – перебил я Гельмута. – О ком вы говорите?

– Этот человек, кажется, назывался Киньязефф.

Это он о самарянине, догадался я.

– И что случилось с этим Князевым?

– Когда вы ушел, прошел час, потом пришел этот Киньязефф и сказал, что вы должен вести переговор с сумасшедшим альпинистом.

– С каким еще сумасшедшим альпинистом?

– Я не видел, мне рассказал Киньязефф, что на третий этаж жил сумасшедший альпинист, которого завязали веревкой, но он сумел веревку кушать ртом. А потом он сказал, что будет всех резать большим ножом, если ему не дадут говорить с начальником.

– Черт возьми, Гельмут, вас вместе с вашим идиотским стимулятором храбрости! – крикнул я, когда все понял. – Объяснить вам, кто этот сумасшедший альпинист и почему он сумасшедший?

Гельмут испугался моего резкого выпада против него, но еще больше он боялся услышать подтверждание тому, о чем уже начал догадываться.

– Вы думаешь, – прошептал он, глядя на меня, как на пожар в собственном доме, – что это альфа-сульфамистезал? Что этот сумасшедший…

– Именно так, Гельмут. Теперь мне понятно, почему Илону тянуло к мусорной свалке, как бездомную кошку. Она все-таки нашла ботинки и передала связному стимулятор. А тот кретин не придумал ничего более умного, чем испытать его действие на себе.

– Стас! – выдохнул Гельмут. – Но это очень опасно. Даже когда было критическое состояние, и германские войска отступили к самому Берлину, командующий армией запретил солдатам кушать альфа-сульфамистезал. Хотя это приказал сам фюрер! А знаешь, почему командующий не хотел? Потому что солдаты начинали убивать всех вокруг – свой, чужой, дойчланд, руссиш, потому что всех ненавидели. А любовь они имели только на человека, какой дал им таблетс альфа-сульфамистезал или делал укол стимулятьон.

– Все понятно. Храбрость тут, собственно, не при чем. Сплошная мочиловка, и никаких других желаний.

– Да, человек будет как бешеный пес.

– Но почему вы сказали, что мне нельзя подниматься на верх?

– Потому что вас все ищут, вы тут один начальник. Значит, вы будешь разговаривать с этим бешенным песом. Но это нельзя делать. Вы должен беречь себя.

– Естественно, Гельмут, я должен беречь себя. Ведь не вы, а я знаю, где спрятан рюкзак с миллионом долларов. И, не дай бог, со мной что-нибудь случится, тогда вы навсегда потеряете уникальный шанс.

Гельмут пропустил мимо ушей мою иронию.

– Я предлагаю идти через окно, – сказал он.

– Идти? – усмехнулся я. – Если говорить на правильном русском, то здесь более уместен другой глагол. Давать деру, например, или драпать. Вы в очередной раз толкаете меня на должностное преступление, Гельмут.

– Я не понимаю, что есть давать теру, – ответил немец, по своему обыкновению не обращая внимания на то, на что ему было невыгодно отвечать. – И сейчас есть плохое время для долгих разговоров.

– Возьмите свой рюкзак.

– Зачем? В нем нет ничего.

– Когда же вы перестанете задавать лишние вопросы! – взмолился я.

Немец, недовольно сжав губы, напялил на