Звезда героя - Сергей Малинин

и куда никто не попадает по собственной воле, веселый карманник по кличке Груня, с уморительной серьезностью утверждал, что здешний воздух можно весьма эффективно использовать в качестве химического оружия и применять против войск НАТО – просто набирать его в стеклянную тару, закупоривать и сбрасывать на противника с самолета. По его выходило, что американский спецназ или там британские коммандос, разочек нюхнув этой дьявольской смеси, полностью утратят боеспособность – приходи и бери их, заблеванных, голыми руками. А главное, говорил Груня, никто из них после этого ни за какие коврижки не согласится снова пойти в бой из страха опять отведать такого гостинца…

Груня был в камере за смотрящего, поскольку являлся не «пассажиром», которого прихватили по глупости, а настоящим вором с именем и авторитетом. Какое место занимает Груня в воровской иерархии, Алексей Кокорин, честно говоря, до конца не понял: в этих вопросах он разбирался слабо; сам о себе Груня говорил мало и неохотно, а подойти и прямо спросить – ты, мол, в законе или как? – Кокорин, естественно не мог. И стеснялся, и боялся, и не принято это – спрашивать людей о таких вещах…

В тот день, вернувшись с допроса и убедившись, что вертухай не подглядывает за ним через дверной глазок, Груня неторопливо, руки в брюки, прошествовал через битком набитую, густо заставленную двухъярусными железными кроватями камеру к своей шконке, уселся на нее, закурил и окликнул Алексея.

– Эй, Кокоша, а ну, греби сюда!

Кокорин покорно поднялся с места и двинулся на зов. Естественно, кличка Кокоша сама собой, будто по щучьему велению, последовала за ним из казармы в камеру. В этом не было ничего удивительного: сказки Корнея Ивановича Чуковского в детстве читали всем или почти всем.

– Сейчас воспитывать тебя станем, – сообщил Груня, когда Кокорин остановился в проходе возле его койки. – Нынче Денисов коридорным, – добавил он значительно тише, – он у твоего следака с ладошки клюет, так что для воспитательной работы самое время. Ты что же, сучье вымя, – продолжал он в полный голос, – тебе Родина волыну доверила, чтоб ты ее защищал, а ты из этой волыны кореша завалил? А отвечать кто будет – Папа Римский?

Послышался хлесткий, на всю камеру, звук удара. Кокорин болезненно вскрикнул и согнулся в поясе, обхватив обеими руками живот. По камере прошелестела волна коротких смешков: начиналось представление, в последнее время ставшее традиционным и заметно разнообразившее серые тюремные будни.

– Ты что, козел, совсем рамсы попутал?! – достаточно громко, чтобы его было слышно в коридоре, вопрошал Груня.

Послышался новый удар, ножки сдвинувшейся с места койки скрежетнули по бетонному полу.

Глазок в железной двери камеры открылся как раз вовремя, чтобы коридорный надзиратель прапорщик Денисов смог увидеть, как подследственный Кокорин, по-прежнему держась за живот, падает в проход между койками. Глазок закрылся: Денисов остался доволен увиденным.

– Почему мне на тебя гражданин следователь жалуется?! – грозно осведомился Груня, обращаясь не столько к лежащему на полу Кокорину, сколько к двери. – Долго ты будешь под дурака косить?

Бритоголовый здоровяк, весь в буграх чудовищно перекачанных мышц и в синих разводах лагерных татуировок, звучно ударил по спинке кровати подошвой пляжного шлепанца. Кокорин вскрикнул и застонал; Груня протянул ему открытую пачку сигарет, чиркнул зажигалкой и дал прикурить.

– Чего вы ко мне привязались? – плачущим голосом спросил Кокорин и благодарно кивнул, выпуская дым через ноздри. – Что я вам сделал?

– А! – обрадованно воскликнул Груня. – Так ты думаешь, что можешь нам что-то сделать? Бройлер, объясни ему.

Татуированный здоровяк по кличке Бройлер снова ударил шлепанцем по кровати. Кокорин вскрикнул и закашлялся, поперхнувшись дымом. Это представление не доставляло ему такого удовольствия, как остальным обитателям камеры, поскольку он не имел ни актерских способностей, ни склонности к лицедейству. Однако вскрикивать и стонать, наблюдая, как Бройлер тиранит ни в чем не повинную шконку, было все-таки не в пример лучше, чем получать удары самому.

Странное положение, в котором нынче оказался подследственный Кокорин, явилось плодом воспитания, которое дала ему в одиночку мать – учительница словесности в деревенской школе. Она всю жизнь вдалбливала ему в голову, что долг каждого мужчины – защищать слабых и несправедливо обиженных, а также встревать в любую драку с неравным количеством участников с обеих сторон. То есть, конечно, лезть в драку она его специально не учила, но из всего, что она ему говорила и о чем красноречиво умалчивала, следовало, что, когда двое, трое и так далее бьют одного – это плохо, и смотреть на это равнодушно приличному человеку не пристало. Каким образом «приличный человек» может остановить подобное избиение, сам не ввязываясь в потасовку, она не объяснила, но Алексей со временем сделал соответствующие выводы самостоятельно и впоследствии не раз страдал от тяги к справедливости, вступаясь за тех, за кого вступаться, по большому счету, не следовало. Даже тот факт, что за него самого никто и никогда не вступался, ничему его не научил.

К тому моменту, как попал в камеру СИЗО, матрос Кокорин только начал усваивать жестокие жизненные уроки, которые со временем должны были ожесточить его, превратив в равноправного члена социума, ничем не выделяющегося из толпы себе подобных, или убить, если он окажется недостаточно гибким и восприимчивым. Поэтому, когда в камере пятеро вдруг начали избивать одного, он не утерпел (хотя понимал, что утерпеть необходимо) и вмешался.

Следователь Жигалов сильно перестарался, по поручению Кита выбивая из матроса Кокорина нужные показания. Если бы он ограничился простой беседой с Груней, в ходе которой последнему были бы обещаны определенные поблажки при вынесении приговора, жизнь Кокоши в камере наверняка превратилась бы в ад, по сравнению с которым все, что он пережил в родной казарме, показалось бы ему правительственным санаторием. Но Жигалов решил для начала хорошенько размягчить бывалого уголовника. В камеру, где он играл роль смотрящего, была подсажена недавно взятая банда гастролеров, промышлявшая в Новороссийске вооруженными грабежами. Ребята были, что называется, отмороженные на всю голову и с первых дней своего пребывания в изоляторе прославились как отъявленные беспредельщики. Держали их порознь, но по настоянию Жигалова начальник изолятора снова собрал бригаду воедино и после соответствующего инструктажа подсадил к Груне. Инструкция им была дана простая: взять вора в оборот и остановить несложный процесс опускания в самый последний момент, чтобы Груня понял, как следует себя вести, если не хочет прибыть на зону в малопочтенном статусе опущенного.

Вот в этот-то процесс по неведению и вмешался находящийся под следствием по обвинению в убийстве сослуживца матрос первого года службы Кокорин. Здоровья ему было не