Звезда героя - Сергей Малинин

звук внимания, подумав, что товарищ прапорщик решил перекурить, пока младшие по званию корячатся с грязным тяжелым колесом, и что щелкнул он зажигалкой. Увы, это была не зажигалка; пружинный нож с пятнадцатисантиметровым, отточенным до бритвенной остроты лезвием, как в масло, вошел ему под ребро. Нож был дешевый, китайский, из плохонькой стали – прапорщик Павлюк, хозяйственный, как все украинцы, и прижимистый, как все прапорщики, разумеется, не стал бы жертвовать ради такого пустякового дела хорошим клинком, – но бил мастер, переколовший на своем веку не менее полутора десятков свиней, и удар получился смертельным. Негромко охнув, солдат боком упал в пыль.

Павлюк не вытащил нож из раны, чтобы хлынувшая оттуда кровь не оставила на дороге заметных следов: труп охранника еще предстояло поместить обратно в фургон, чтобы создалось впечатление, будто ножом его ударили сквозь решетку. Так бывает даже с опытными вертухаями, не говоря уж о солдатах срочной службы. Сколько ни талдычь человеку, что типы, которых он охраняет, сплошь и рядом хитрее и опаснее хищных зверей, повседневная рутина делает свое дело: человек привыкает к тому, что, пока его и заключенного разделяют стальная решетка и крепкий замок, он находится в полной безопасности. Расслабился, подошел слишком близко к решетке да еще и повернулся зачем-то спиной – и готово: запертый внутри передвижной клетки профессиональный душегуб пырнул беднягу в спину припрятанным где-то ножиком, выудил из кармана ключи и выбрался из-за решетки. А когда машина остановилась из-за прокола колеса и водитель открыл дверь, чтобы попросить у охранника помощи, кавторанг Машков, этот убийца, уголовник в тельняшке, сбил его с ног и попытался бежать, но был застрелен бдительным прапорщиком Павлюком.

Придумано было недурно; разумеется детальной проверки эта история выдержать не могла, но, поскольку придумал ее не кто-нибудь, а старший следователь военной прокуратуры Жигалов лично, можно было твердо рассчитывать, что слишком рьяно проверять это вранье на прочность никто не станет. Жигалов работал на Кита, а у Кита все было схвачено давным-давно; те, кто был ему полезен, жили припеваючи, а те, кто становился у него на пути, до пенсии, как правило, не доживали.

Прапорщик Павлюк сохранял хладнокровие. На мокрое дело он пошел впервые в жизни, но это не значило, что ему не приходилось убивать. Он служил во внутренних войсках и не раз приводил в исполнение смертные приговоры. В самый первый, давно забытый раз он действительно волновался, но, вопреки широко распространенному мнению, это было приятное волнение, схожее с волнением провинциального артиста, принятого в труппу Большого театра и томящегося за кулисами перед первым выходом на овеянную театральными легендами сцену. А сейчас он и вовсе был спокоен: ему предстояло выполнить простую, знакомую работу и получить за нее вознаграждение, которое ему представлялось даже чересчур большим для такого пустякового дела.

Наклонившись, он нашел на теле убитого солдата ключ от клетки, в которой был заперт арестант, вынул из кобуры табельный пистолет и поставил его на боевой взвод. Со стороны кабины послышался еще один скользящий металлический щелчок: водитель, который, в отличие от прапорщика, никогда не стрелял в людей, дрожащими руками взвел свой пистолет.

– Только не торопись, – предупредил его прапорщик. – Возле машины валить его нельзя, надо отвести подальше – типа убежал. И вообще, ты лучше не стреляй, а то еще, чего доброго, меня подстрелишь. Тебе – контрольный.

– Зачем? – спросил ничуть не польщенный оказанной ему честью старшина.

– А чтобы все поровну было, – ласково сообщил ему Павлюк. – Платят нам одинаково, а ты, я вижу, норовишь чистеньким остаться. Так, брат, не делают, некрасиво это, не по-товарищески.

Прапорщик Павлюк любил блеснуть казарменным красноречием – опять же, как и подавляющее большинство равных ему по званию военнослужащих. Зная эту его слабость, водитель скривился в предчувствии очередной пространной лекции и замахал на прапорщика руками:

– Все, все, я все понял. Давай уже, выводи.

– Не терпится тебе? – ухмыльнулся Павлюк.

– Раньше сядем – раньше выйдем, – сказал водитель.

– Типун тебе на язык! – Павлюк суеверно поплевал через левое плечо. – Я никуда садиться не собираюсь только присаживаться.

Он снова вставил ручку в отверстие замка и повернул. Ноздрей коснулся знакомый запах автозака – передвижной тюрьмы на колесах, железная утроба которой переварила и выплюнула в гигантский отстойник российской системы исполнения наказаний не одну сотню человек, своей судьбой подтвердивших справедливость поговорки: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся».

Арестованный спокойно сидел внутри клетки, опустив между колен скованные стальными браслетами руки, и, казалось, дремал с открытыми глазами. Его неподвижный, пустой взгляд был устремлен вроде бы прямо на прапорщика, но Павлюк мог бы поспорить, что арестант в данный момент его не видит, – кавторанг смотрел сквозь него на что-то расположенное очень далеко от автозака и видимое только ему одному.

Впрочем, когда Павлюк загремел ключами, отпирая решетку, пойманный сыноубийца пробудился от своих грез наяву. Взгляд его прояснился, сосредоточившись на прапорщике, и стал ясным, твердым и цепким, лишний раз напомнив, что с этим типом следует держать ухо востро.

– Выходи, – сказал Павлюк, пятясь от решетки к открытой двери фургона. – Приехали, конечная.

Он выпрыгнул на дорогу и сразу отступил в сторону туда, где, как ему представлялось, опасный арестант не мог его достать. Жигалов предупреждал, что кавторанг может быть по-настоящему опасным, потому что служил он не где-нибудь, а в отряде боевых пловцов. Павлюк принял это к сведению и вел себя соответствующим образом, то есть изо всех сил старался не подставляться. Увы, о боевых пловцах прапорщик знал только понаслышке, а потому со свойственным ему верблюжьим высокомерием взирал на них свысока, как на банду клоунов и дармоедов, кое-как обучившихся управляться с аквалангом и размахивать напоказ руками и ногами, демонстрируя высокому начальству приемы рукопашного боя, которые никогда не пригодятся в жизни и хороши только на показательных выступлениях.

Арестант остановился в проеме открытой двери, щурясь от яркого солнечного света, и равнодушно огляделся по сторонам.

– Выходи, – повторил Павлюк, – поезд дальше не идет.

Арестант скользнул по нему давешним пустым взглядом и, держа перед собой скованные в запястьях руки, неловко спрыгнул с подножки фургона, подняв своими модными, но уже нуждавшимися в чистке туфлями невесомое облачко беловатой пыли.

* * *

В переполненной камере следственного изолятора было душно. Воздух, пропитанный испарениями множества давно не мытых тел и вонью, источаемой разместившейся в углу за каменной перегородкой парашей, казалось, лип к коже. К запахам пота, грязи, дешевого табака и фекалий примешивалась острая, режущая глаза вонь хлорной извести. Один из постояльцев этой гостиницы, где не берут денег за постой