Вы не поверите! - Питер Чейни

Он и за вас тревожится, но знает: худшее, что может случиться, – брак с русским казаком. Однако с Бадди все обстоит куда серьезнее. Если б вы видели, в каком состоянии я застал вашего отца в Нью-Йорке, то не были бы так спокойны. В голове мистера Перринера засела странная мысль, и когда я расскажу, что именно он надумал, возможно, ваши чувства к Сержу перестанут быть слишком пылкими.

Джеральдина больше не улыбается.

– Я слушаю, мистер Хикори.

– Расклад такой. От вашего отца я узнал, что Бадди собирался работать в правлении «Питтсбургской сталелитейной компании». Хорошая должность, о которой его сверстники могут только мечтать. И как раз в это время вы знакомитесь в Нью-Йорке с Нароковым. Похоже, вы с ним влюбляетесь друг в друга. Потом знакомите брата с Сержем. Трансконтинентальное детективное агентство провело расследование. Выяснилось, что с того момента русский граф делал все, чтобы находиться рядом с Бадди. Серж участвовал в тех же развлечениях, посещал те же места, что и ваш брат. Мы предполагаем, что мистер Нароков проводил с Бадди даже больше времени, чем с вами. С чего бы вдруг такой интерес к парню? Вывод напрашивается сам собой. Ваш отец считает: вся эта игра в любовь с вами была лишь прикрытием. В действительности Нароков изучал характер и привычки Бадди, чтобы потом провернуть его похищение и вытрясти из мистера Перринера, скажем, пару миллионов долларов в качестве выкупа.

– До чего нелепая мысль, – пожав плечами, заявляет Джеральдина. – Уверяю: папа вбил себе в голову какую-то чепуху и сам в нее поверил. Когда вы своими глазами увидите Сержа и пообщаетесь с ним, вы убедитесь в смехотворности предположений папы.

– О’кей, Джеральдина. Возможно, скоро мы все выясним. А теперь ответьте на вопрос: когда вы познакомились с Нароковым, это был его первый приезд в Америку?

– Да, – отвечает она. – Он давно хотел побывать в Штатах, но как-то не складывалось.

– Понятно, – говорю я, кое-что прикидывая в уме. – Сегодня… точнее, вчера вечером я послал вам с борта «Фельса Ронстрома» радиограмму с предложением встретиться здесь. Вы были одна, когда ее получили?

– Нет, – отвечает она, явно удивленная вопросом. – Я была с Сержем на ужине в моем отеле.

– И вы показали ему радиограмму?

– Да. Показала. Там не было ничего секретного. Что вас удивляет?

Улыбаюсь во весь рот:

– А вы, случаем, не знакомы с Хуанеллой Риллуотер? Очень обаятельная и смышленая дамочка и весьма недурна собой. Замужем за Ларви Риллуотером. Вам это имя тоже ничего не говорит?

– Нет, – отвечает Джеральдина. – Впервые слышу об этих людях.

– О’кей, – говорю я и закуриваю новую сигарету. – Нам не понадобится много времени и сил на проверку происхождения Нарокова. Она уже сделана. Этим занимался мой напарник из Трансконтинентального агентства, частный детектив Родни Уилкс. Он прибыл в Париж раньше меня и провел кое-какое расследование. Ему я тоже посылал радиограмму, пригласив на эту встречу. Жду его с минуты на минуту. Думаю, с его появлением разговор станет куда интереснее. Возможно, Уилкс расскажет все о вашем сердечном друге и его прошлом.

Джеральдина вновь пожимает плечами и улыбается. Кстати, парни, я говорил, что дамочка она очень даже красивая?

Затем я встаю, сообщаю ей, что должен ненадолго ее покинуть, выхожу из ниши и двигаю к входным дверям. Спрашиваю швейцара, появлялся ли здесь невысокий круглолицый джентльмен по фамилии Уилкс. Тот неуверенно отвечает, что народу проходит много, но, кажется, минут двадцать назад он видел человека, похожего на моего знакомого.

Возвращаюсь в нишу.

– Уилкса пока нет, – вру Джеральдине. – Но давайте подождем еще немного. Он обязательно подойдет. Наверное, ему сюда непросто добираться по темным улицам.

Джеральдина кивает, откидывается на спинку кресла и, как мне показалось, успокаивается.

Глядя на дамочку, задаю себе вопрос: а не ошибся ли старик Перринер, решив, что ее поведение – всего лишь уловка? Пусть Джеральдине всего двадцать шесть, но назвать ее наивной и ветреной дурочкой язык не поворачивается. О таких говорят: взрослая не по годам. Непохоже, чтобы кто-то мог напрочь вышибить из нее здравый смысл, тем более липовый русский граф.

Раздавливаю окурок в пепельнице и лезу в карман за портсигаром. И вдруг рукав задевает что-то, воткнутое в подлокотник кресла. Опускаю глаза – и меня прошибает: это же булавка для галстука, которую я подарил Родни Уилксу четыре года назад! Мы тогда расследовали ограбление в одном из филиалов «Ассоциации западных банков». Подарок ему очень понравился. Какой бы галстук Родни ни повязывал, он всегда прикалывал эту штучку. Я молча высвобождаю рукав, достаю портсигар и вынимаю сигарету.

Пока закуриваю, смотрю на булавку. Она загнана в обивку правого подлокотника кресла так, что выступает лишь головка. Тот, кто ее втыкал, явно рассчитывал, что я замечу свой подарок.

Перевожу взгляд на Джеральдину. Она привалилась к спинке кресла, глаза полузакрыты. Цыпочка почти счастлива. Спрашиваю, не желает ли она еще выпить. Отказывается. Говорю, что я не прочь промочить горло, после чего встаю, отдергиваю портьеру и выхожу из ниши, словно в поисках официанта.

Официанта я действительно нахожу, делаю заказ, а сам иду в гардероб. Там пытаюсь шутить с гардеробщицей на своем скверном французском, а сам оглядываю шляпы, висящие на крючках у нее за спиной.

У каждого мужчины собственная манера носить шляпу, и Родни тут не исключение. Он предпочитает мягкие фетровые темно-серого цвета и на каждой загибает спереди поля, отчего выглядит похожим на юнца.

А вот и его шляпа. Висит в конце третьего ряда.

Получается, Родни Уилкс не опоздал на встречу. Он пришел в клуб раньше меня и, судя по всему, не уходил. Булавку, естественно, воткнул он, рассчитывая, что я ее увижу и пойму: он был в этой нише. Родни не свойственно паниковать. Раз уж подал мне такой сигнал, значит понимал, что из клуба ему не выбраться.

Курю, прислонившись к стене, и пытаюсь сообразить, что к чему. Затем возвращаюсь к Джеральдине и говорю ей, как мне надоело ждать Уилкса. Словом, я опять ее ненадолго оставлю и позвоню, узнаю, вышел ли он из дома. Она соглашается. Снова иду к гардеробу. Напротив него коридорчик, ведущий в мужской туалет. Свет из вестибюля не достает до конца коридорчика, и потому там темно. Спускаюсь на три ступеньки вниз, открываю дверь туалета, включаю свет и снова закрываю. Ничего примечательного. Такие туалеты встретишь в любом клубе. Напротив входной двери – другая, наполовину открытая. Она ведет в кладовку. Вижу корзины, заполненные грязными полотенцами для рук. Вхожу в кладовку, шарю по стене в поисках выключателя и не нахожу. Вытаскиваю зажигалку и чиркаю колесиком.

Вот он, Родни. Лежит в углу, упершись головой в стену. Поза скрюченная, как будто сильно прихватило живот. Взглянув на его губы, замечаю коричневое пятнышко.

Закуриваю сигарету. Понимаю, что на этом все расследования для Родни закончились.

Увиденное мне не нравится. Ничуть. У писателей подобная ситуация называется зловещей, или как-то в этом роде. Стою, смотрю на Родни, не подающего признаков жизни. Душа парня переместилась туда, куда попадают души отравленных федералов. Ему уже не надо думать о Джеральдине Перринер, а вот мне надо. Все мысли крутятся вокруг нее.

Передвигаю корзину с грязными полотенцами так, чтобы входящие в туалет не увидели тела. Затем мою руки и немного кручусь перед зеркалом, разглядывая физиономию. Обожаю это делать, когда мне надо в чем-то разобраться.

Ставлю холодный гамбургер против всего барбадосского рома, что Уилкса отравили не где-нибудь, а в этом клубе. И пока о его смерти не знает никто, кроме самого отравителя. Правильнее сказать, отравительницы. Я уже не сомневаюсь, что это Джеральдина Перринер подлила Уилксу яда, пока он сидел в кресле, в котором потом оказался я, и вел с нею разговоры при зашторенном входе в нишу.

Пытаюсь представить, как все было. Родни почувствовал себя плохо. Возможно, он не сразу понял, что его отравили. Может, решил, что это всего лишь снотворное. С каждой минутой ему становилось все хуже. Он хотел убраться отсюда, но одновременно понимал: надо подать сигнал мне и сообщить, что он здесь. Тогда Родни воткнул