Человек в прицеле - Александр Александрович Тамоников

лабораторию, — обрадовался Шелестов. — Будем пользоваться вашими связями в научном мире. А что касается этого взрыва, пока не стоит афишировать истинную причину. Официальную версию пока будем подавать как взрыв баллона с пропаном. Я свяжусь с вашим начальством по этому поводу.

Когда появились Коган и Буторин, а криминалисты принялись собирать образцы, пригодные для проведения экспертизы, Шелестов отозвал своих оперативников в сторону.

— Охрана пустующей территории осуществляется формально, — вполголоса заметил Буторин. — Да и не могли они заметить проникновения, если этот человек вел себя тихо: не дымил, не разжигал огня, не включал свет. Да и корпуса, я думаю, обесточены на заводской трансформаторной подстанции. Забор везде цел — добротное кирпичное строение. А вот с воротами не все в порядке. Наверняка, когда из-за торопливости вывозили по железной дороге оборудование, кто-то зацепил тяжелой техникой угол створки ворот, перекрывающих железнодорожный въезд. Кто-то чуть поработал — ломом отогнул лист, и образовался лаз. Снаружи, чтобы не было так заметно, его прикрыли легким деревянным щитом. Так что входить и выходить он мог в любое время дня и ночи. Если только не боялся, что его увидят в этот момент с улицы.

— Не боялся он этого, — возразил Коган. — Поселок наполовину пустой. Здесь в основном живут рабочие, и многие эвакуировались еще в 41-м на Урал вместе с заводом. Сейчас остались только старики, женщины и дети. По вечерам улицы вымирают. А железнодорожная ветка со станции идет через пустырь. Так что можно через ворота входить с песнями и плясками, и никто не услышит. Вахтер рассказал, он живет в этом поселке.

— Вот как? — Шелестов задумчиво потер щеку. — Ну тогда у нас есть чем заняться, пока химики анализируют пробы, а медики исследуют тело. Кроме жильцов, которые с заходом солнца закрываются в квартирах и ложатся спать, есть еще постовые милиционеры, дворники.

Снег валил густо и беззвучно, словно небо решило закутать город в белоснежное одеяло, скрывая шрамы войны. На окраине Москвы, где дома рабочего поселка стояли, припорошенные инеем, декабрьский ветер шелестел в голых ветвях берез, сгибая их под тяжестью снежных шапок. Улицы, занесенные сугробами, казались безлюдными — лишь изредка мелькали силуэты прохожих, торопливо пробирающихся сквозь метель. Их фигуры, укутанные в потрепанные шинели и платки, сливались с белизной, словно призраки, возникающие и растворяющиеся в пелене снега.

Светомаскировка нависала над городом как тень былой угрозы. Окна домов, заклеенные крест-накрест бумажными полосами, едва пропускали тусклые отсветы керосиновых ламп. Жильцы торопливо занавешивали окна плотной тканью, чтобы не пропускать свет из квартир. Улицы тонули в полумраке: фонари не горели, и только белесый сумрак наползал на улицы. Даже в этой темноте чувствовалась привычка к осторожности — словно сама Москва помнила гул вражеских бомбардировщиков, хотя фронт уже катился на запад, в сердце Европы.

На лицах прохожих читалась усталость, сплетенная с тревогой. Женщина, прижимающая к груди узел с пайком, всматривалась в даль пустым взглядом — может, туда, где под Варшавой или под Будапештом сражался ее муж. Старик, пробирающийся к колонке с ведром, замедлял шаг, услышав гул грузовика: невольно вздрагивал, вспоминая рев «юнкерсов». Даже смех ребятишек, лепивших снеговика у забора, звучал приглушенно — будто их учили не шуметь, как в те годы, когда бомбы падали с неба.

Война отступила, но не отпустила. Она жила в дрожи рук почтальона, разносившего похоронки и треугольники солдатских писем с фронта, в нервных взглядах на часы ждущих у репродукторов сводок Совинформбюро, в тихом плаче за занавешенными окнами. Снегопад, такой мирный и щедрый, не мог стереть следы голода, страха, долгих ночей в бомбоубежищах. Каждый шаг по хрустящему насту напоминал: где-то там, за тысячи верст, грохочут орудия, и чей-то сын, муж, брат вмерзает в окопную грязь, пока здесь, в Москве, метель пытается замести память…

Но в этой тревоге теплилась надежда, как огонек в печке-буржуйке. Женщины перешептывались в очереди за хлебом: «Слышала? Наши уже в Восточной Пруссии!» Старики, покуривая самокрутки, кивали: «Дойдем, обязательно дойдем!» Даже в затемненных окнах угадывалось ожидание: вот закончится зима, растает снег, и с ним, может, растает война. А пока декабрь кружил в танце снежинок, прикрывая своим белым плащом и раны земли, и немую молитву москвичей: «Родные, вернитесь живыми!»

Глава 2

— Товарищ подполковник! — Кондратьев побежал к машине и чуть не упал, проехав сапогами по доске, скрытой свежим снегом. — Подождите!

Шелестов велел водителю остановиться и, открыв дверь, вышел из машины. Выражение лица майора и то, что он бежал за машиной, вместо того чтобы послать милиционера или вообще позвонить потом по телефону, Шелестова насторожило. Значит, что-то еще вскрылось? Что еще нашли криминалисты?

— Товарищ подполковник. — Кондратьев чертыхнулся и снова чуть не упал. — Я сейчас звонил к нам в управление, и мне сообщили, что в поселке этой ночью убит дворник. Я подумал, что многовато совпадений для одной ночи.

— Согласен, Степан Федорович, — кивнул Шелестов. — Адрес есть?

— Меня вон машина догоняет, — обернулся на звук мотора Кондратьев. — Езжайте за мной. Тут недалеко.

— Дворник? — сразу же спросил Коган, когда Шелестов сел в машину. — А майор молодец, правильно увязал фактики. Если еще и недалеко от завода, то подозрения просто сами просятся.

— Спешить надо, Максим Андреевич, — добавил Буторин. — Прямо сейчас же прочесать поселок в поисках свидетелей, пока след еще горячий.

Шелестов и сам понимал, что убийство — дело не случайное. Просто так не убивают, тем более дворника. Дворник в Советском Союзе, да еще в Москве, — это явление особенное. Это старики старой закалки, которые сами себя считают ответственными за многое на участке, включая и отопление, и чистоту территории, и помощь жильцам в мелких проблемах бытового характера. И что немаловажно, они были первыми помощниками милиции в области охраны правопорядка. При хорошем дворнике, да еще старой закалки, посторонний человек в дом или просто во двор не попадет, чтобы его не заметили.

— Ребята, сейчас разделимся, — повернув с переднего сиденья голову к своим оперативникам, сказал Шелестов. — Время еще не позднее. Мы с Борисом посмотрим, что это за убийство такое, а вы пройдитесь по поселку. Поищите людей, кто мог вчера вечером или ночью видеть кого-то постороннего. Или не постороннего, но чье поведение удивило бы, показалось бы неестественным. Мало ли что там стоит за этим убийством. Но главное для нас все же — взрыв на территории завода и диверсанты, которые за этим стоят. Вряд ли это бомбист-одиночка, как в царские времена.

Увидев Кондратьева и еще двух милиционеров с ручными фонарями, Шелестов подошел к ним.

— Ну, что