Спартачок. Двадцать дней войны - Владимир Борисович Журавлев

жить, если выпить не дурак, и нравится? Вот как нажрусь на халяву, у вас же оно бесплатно!

— Нажраться и здесь ничто не мешает, — пожал плечами Грошев. — Однако ж не нажираешься? А выпить и я не дурак. Главное — себя контролировать. Но непереносимость алкоголя мы умеем лечить, сам понимаешь.

— А я еще буен во хмелю! — злорадно сообщил майор.

— И что? Хватаешь девушек за руки, тянешь в кусты? Громишь витрины магазинов? Думаю, что нет. Орешь на улицах и нарываешься на неприятности на танцах? Ну, это у нас быстро лечится, и лекарства не нужны. Пару раз по роже получишь и шустро поменяешь поведение. У нас, знаешь ли, в стороне никто не останется, адаты.

— В караоке ору! — хмуро признался майор.

— Да ори на здоровье. У нас прекрасная звукоизоляция, и большинство кластеров формируются из индивидуальных жилищ.

— Ладно, выкрутился… Но какие стимулы у меня будут работать, если можно не работать? У вас же всё есть, и всё бесплатно? Сяду в личном доме на берегу моря и буду вино хлестать да на пляж ходить — красота! А вы на меня будете пахать!

— А хороший вопрос! — признал Грошев. — В общем виде ответа нет, а если конкретно для тебя…Ну… пашут у нас роботы, большинство производств полностью автоматизированы, так что сиди у моря, никому ты там не помешаешь. Но лично ты точно не усидишь. Для начала придется учить язык.

— Чего?

— Того. Вот эта дрянь, которой вы тут пользуетесь — она к русскому языку какое отношение имеет? Две трети лексического ядра — заимствования, грамматика нерегулярная, англицизмы сплошь и рядом, фонетика плывет…

— Ты не матерись, ты по-русски говори, — напомнил кротко майор.

— Общаетесь словами из неродственных языков, из-за этого произношение очень невнятное, и исключений в языке больше, чем нормы, — буркнул Грошев. — То, что меня понимаешь, ничего не значит. Я специально готовился работать в ваших мирах.

Да ну? И как будет по-вашему, например… деревня?

— Весь.

— А город?

— Град.

— Тоже мне сложности! — фыркнул майор. — Весь, град!

— У нас полнозвучие, — усмехнулся Грошев. — В слове «град» последний звук остается звонким. И «г» произносится по-другому, но ты не слышишь. И в слове «весь» последняя гласная звучит. Этого ты тоже не слышишь.

— Обойдетесь! — отмахнулся майор. — И что, могу у вас просто балдеть и ничего не делать?

— Нет, — улыбнулся Грошев. — Сначала будешь учить язык, ржать над тобой будут даже дети. Потом начнут донимать в сетке вопросами насчет индекса, станешь огрызаться, так и знакомства появятся… Потом на социальное дежурство залетишь, с твоими данными — это куда-нибудь в Центроспас…

— А если откажусь? — полюбопытствовал майор.

— Тебе трудно вытащить из реки юных балбесов, которые не рассчитали сил на сплаве? — удивился Грошев. — Отстрелить хищника в лесу, эвакуировать гражданских при стычке с «проникновенцами»?

— Нет, но если из принципа?

— Социальный индекс понизится, — пожал плечами Грошев. — При падении ниже полусотни выселят на Запад-2. Там радиоактивная пустыня в основном, населения негусто, так что места таким вот принципиальным хватает. Придет парочка Стражей закона, и вылетишь со свистом. Мы вообще-то общественное ставим выше личного, в этом суть нашего строя. Но именно тебе там понравится. У нас… весело. Срач в сетке до небес, Фестивали… и коллективная гордость за достижения. Будешь работать психологом в Азиатском крыле Стражей закона, ходить в красивой форме, и девочки при встрече будут уважительно приседать и кланяться…

— Что, вот прям так? — подпрыгнул майор. — Что ж ты молчал⁈ С этого надо было начинать, не с языка! Согласен!

— Да я и сам бы не против… — пробормотал Грошев и как-то странно повел головой. — Шкапыч… ты ничего не слышишь?

— Кассетными работают, — озадаченно сказал майор. — На северо-западе. Еще танковая группа долбила, но уже заткнулись, позицию меняют… И Витя сопит, но он всегда сопит, носопырка слабая.

— Звенит, — неохотно сказал замполит. — Звенит что-то уже с полчаса. И как будто голос. Женский.

— Женский, — задумчиво пробормотал Грошев и глянул на небо. — Женский… печально. Тогда идем разминировать, тут немного осталось. Хоть морячки без потерь после нас пройдут. Шкапыч, на тебе небо, бди. Капитан, потащишь накладные заряды. Вперед меня не лезть. И вообще не лезть.

— А может, ну его? — предложил майор. — Все равно же вечером расстреляют. А то мы как в анекдоте: если объявили завтра конец света, надо обязательно выполнить пятилетку за сутки.

— Так-то да, но до вечера мы успеем разминировать и провесить тропу, — сказал Грошев. — Тебя морпехи чем обидели?

— Расстрелять хотят, а так больше ничем, — безмятежно согласился майор. — Ладно, работаем. Можно, я за твоей спиной спрячусь? Когда жизни осталось всего ничего, как-то начинаешь ценить каждый ее момент… Витя, к тебе это не относится, не морщись. Ты у нас замполит, это не лечится.

Грошев молча поднял автомат. Стрекотнула короткая очередь, взметнулся вверх фонтан земли.

— Заряд!

Замполит поспешно сунул затребованное в руку Грошеву. Пара минут ожидания — и еще один разрыв, более мощный, который пришлось переждать в воронке. Выбрались, осторожно двинулись вперед. Уничтожили пару «ромашек», майор рявкнул «небо!» и принялся палить вверх — как обычно, без результата. Грошев сбил атакующий дрон, почти не отвлекаясь от минного поля, и пошел дальше. Майор аккуратно поставил вешки с обеих сторон тропы и двинулся следом. За их необычной, невозможной работой, раскрыв рты, следили из крайней многоэтажки наблюдатели-морпехи…

— Звон, — вдруг сказал Грошев и остановился. — Плохо. Не успели.

— Да и покун! — облегченно сказал майор. — Что, у морпехов пары саперов не найдется? Морская пехота может всё! А почему не успели? Тебе звон мешает?

— Да не в нас дело… — рассеянно сказал Грошев и принялся расстегивать броник.

Майор озадаченно склонил голову.

— Рехнулся? — участливо поинтересовался он… и замолчал.

Прямо на минном поле словно сверкнуло отраженным солнцем зеркало. И повернулось. И из-за его плоскости вышли две фигуры в броне.

— Спартак! — крикнула одна звонким женским голосом. — Кто из вас Спартак?

— И не надо так орать, — непочтительно отозвался Грошев.

Майор отмер, озадаченно почесал подбородок и пробормотал тихо:

— Рехнулся. Я.